Гении разведки - Николай Михайлович Долгополов

назад. Именно Прим, хотя формально и не вел дискуссии, подводил итоги важнейших пунктов программы. Задавал тон обсуждению. Порой, в отличие от того, что было в глубоком моем детстве, говорил резко, один раз высказался беспощадно по отношению к коллеге. И, чтобы разрядить обстановку, как и в давние времена, рассказал к месту анекдот: «Построили американцы новый боевой самолет. Ну, такой дорогой, прямо жуть: обошелся во столько же, во сколько один километр дороги до Сколкова».

Никакой грубости. Лишь профессиональная и научно обоснованная уверенность в правоте предлагаемых мер и намечаемого пути. С Примаковым не спорили. Но соглашались не как с дуайеном советской, российской дипломатии, а как с ее наиболее дальновидным стратегом.

И та долгая дискуссия в особнячке неподалеку от Президент-отеля пробудила иные воспоминания.

Жизнь определила в лидеры

В 1998 году после катастрофической девальвации, накануне которой президент Борис Ельцин поклялся лечь на рельсы, если рубль падет, премьером назначили Примакова. И за восемь месяцев его, а не Ельцина, так и не отдохнувшего на рельсах, правления страна начала подниматься с уже истертых уступками колен.

Восстанавливалась экономика. Вошла в мировую историю знаменитая «петля Примакова»: он был совсем близко от США, куда летел на переговоры, когда узнал, что самолеты НАТО бомбят Югославию. И премьер приказал развернуть лайнер над Атлантикой, лететь из Ньюфаундленда в Москву. Не просто жест, а возвращение России в большую политику, положившее конец провозглашенному США однополярному миру.

Евгений Максимович не мог поступить иначе. До этого с присущей ему предусмотрительностью попросил пригласить в салон командира воздушного судна. Поинтересовался, хватит ли топлива, чтобы, прямо сейчас развернувшись, долететь до Москвы без посадки. Летчик заверил: топлива достаточно, долетим. И Примаков связался с Ельциным, сообщил о своем решении, которое Борис Николаевич одобрил. Потом переговорил с вице-президентом США Альбертом Гором. Сейчас этот политик полузабыт, а тогда едва не стал президентом: выиграл выборы у малограмотного Джорджа Буша-младшего, но голоса в штате Флорида, где в губернаторах ходил его братишка Джеб, пересчитали. И Гор, неплохо, в отличие от всех пришедших с той поры к власти американских президентов, к России относившихся, канул в безвестность. Примаков прямо заявил Гору, что США совершают крупную политическую ошибку, которая войдет в историю, и по этой причине он визит свой отменяет. Вице-президент США предложил Примакову приземлиться в любом городе Соединенных Штатов и все же провести переговоры. Прим отказался.

В большой российской газете, попытавшейся блеснуть своей осведомленностью, даже вышла статья с описанием программы премьера, которую он якобы уже начал осуществлять в Америке. Я храню эту вырезку, показывая порой слушателям на журналистских семинарах. Никогда не критикуя автора, а тем не менее предупреждаю: в этом переменчивом мире опережать события ни в коем случае нельзя.

Не берусь судить, как бы жила Россия дальше, останься Евгений Примаков премьером. Но за короткий срок им сделанное настраивало на лад оптимистичный. А его обещание разобраться с высокопоставленным ворьем народ воспринял с энтузиазмом. И хапуги все поняли. Тут уж было или-или.

Если бы тяжело болевший Борис Николаевич мог самостоятельно оценить происходящее, он никогда бы не произнес отдававшую самодурством и дурным воспитанием фразу «не так сели», пересадив вице-премьера Степашина на «правильное» место рядом с собой, президентом, и потревожив при этом Примакова, внешне спокойно воспринявшего всю эту притворно протокольную, а на самом деле морально недостойную высшего руководителя показательную возню. Как же неудобно было интеллигенту Степашину! И как больно премьеру, которого было суждено заменить Степашину из-за навязчивых опасений ельцинской родни. Боялись, Примаков займет место больного папы.

Чистое совпадение, но мне выпало взять тогда последнее, заключительное на том посту интервью у премьера. Настороженность в Доме правительства, обеспокоенность в приемной. И как контраст — спокойствие в главном кабинете.

И оно не обманывало: Примаков чувствовал приближение неминуемой отставки, однако оставался абсолютно хладнокровен. Мы хорошо и в быстром темпе поговорили.

Хорошо знакомый мне советник Томас Колесниченко пообещал побыстрее завизировать статью и посоветовал опубликовать беседу как можно скорее. Все было понятно. И мы дали интервью в «Труде» в тот же день, а назавтра наступила отставка.

Расскажу, как сам Евгений Примаков через много лет объяснял в узком кругу, что произошло. Ручаюсь за каждое услышанное тогда от него слово. Коротко: ближний круг убеждал Ельцина, будто «этот» его подсиживает. Примаков с присущей ему твердостью все эти наветы отвергал. Однако Б. Н. от принятого решения не отказался.

Ельцин понимал, что время его истекло, знал о достоинствах вероятного преемника, но родственники сумели убедить тяжелобольного президента, что бразды правления сдавать рано. И Борис Николаевич, как с деликатностью сообщалось его пресс-секретарем, еще долгое время «работал с документами».

Его перст в моей судьбе

Не дело автора давать оценку роли своих героев в собственной судьбе. А уж выпячивать себя при этом и совсем не годится. Но в определенной степени Евгений Максимович направил меня по пути, который считаю истинным. Иду по нему с лета 1993 года.

Возвратившись после пяти с лишним лет парижской командировки в редакцию «Комсомольской правды», я попал не только в другую, уже перестроенную редакцию, но и в иную историческую формацию. Отсутствие с 1987-го