Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга II - Константин Маркович Азадовский

и характер, и состав будущего тома – основные источники, которые он предполагал использовать, заново просмотрев и расширив их для нового издания, восходили, как и прежде, к бестужевскому собранию в Пушкинском Доме. Но его смущала проблема морального свойства: ему предстояло доработать и выпустить в свет тот же памятник, что некогда был подготовлен им совместно с Исааком Троцким.

Не приходится сомневаться, что, обдумывая заявку, М. К. обсуждал этот деликатный вопрос с Иос. М. и М. Л. Тронскими. Ощущал ли он вину перед бывшим соавтором или воспринимал эту нравственную коллизию как неизбежную «дань времени»? Этого мы не знаем. Во всяком случае, в новой книге «Воспоминания Бестужевых» имя Исаака Моисеевича по понятной причине отсутствует. В преамбуле к «аппарату» нового издания М. К. упоминает об издании 1931 г. как бы вскользь (в скобках), не приводя полностью выходных данных и не называя фамилий. В то же время, обосновывая необходимость нового издания, он концентрирует внимание на недостатках предыдущего:

…издание 1931 г. не разрешило полностью многих вопросов, связанных с изданием этих замечательных памятников, повторив в этом отношении ошибки прежних изданий, в частности – осталась не решенной проблема композиции сложных по составу и происхождению «Записок» М. Бестужева. Наиболее крупной ошибкой издания 1931 г. явилось отсутствие учета хронологии ответов, вследствие чего образовалась своеобразия чресполосица <так!>, ведшая неизбежно к нарушению исторической перспективы и создававшая неправильные представления о характере повествования М. Бестужева. Оказывался затушеванным и нераскрытым и самый замысел М. Бестужева…[2]

27 июня 1950 г. М. К. подписывает с издательством АН СССР договор на книгу объемом до 45 авторских листов и сроком сдачи рукописи 1 ноября 1950 г. (56–7; 18–18 об.). И уже в июле, закончив статью «Народная песня в концепциях русских революционных просветителей 40‑х годов» для «Известий Академии наук (Отделение литературы и языка)», М. К. садится за работу. «Приступаю я к этому, – признается он Оксману, – без особого энтузиазма – ушел я уже от этих тем»[3]. Одновременно М. К. просит Оксмана «поделиться своей критикой и замечаниями» в отношении «Воспоминаний Бестужевых» 1931 г.[4]

«Ваши планы переиздания воспоминаний Бестужевых горячо приветствую, – откликнулся Оксман. – Книга очень нужная, никто ее не сделает сейчас лучше вас»[5].

Начало работы над этой книгой можно рассматривать как еще один переломный момент в научной биографии М. К.: возвращение к декабристской тематике. «…Первый месяц я был занят лишь перечитыванием читанных ранее и основательно забытых книг, – сообщает он 27 сентября 1951 г. Оксману – Мне пришлось ведь заново входить в историю декабризма, особенно в фактическую ее часть»[6].

Основная часть работы пришлась на летние и осенние месяцы 1950 г.

«…Я просто „зашиваюсь“ с Бестужевыми, – пишет М. К. 2 октября 1950 г. В. Ю. Крупянской, – хотя работаю с увлечением. Приятно погрузиться в мир честной мысли и высоко нравственных чувств».

Последние слова симптоматичны. Декабристы по-прежнему оставались для М. К. героями русской истории, образцом подлинной гражданственности. Он, как и ранее (вспомним его письмо к С. Я. Гессену от 1 июля 1931 г.), говорит о них взволнованно, с чувством личной причастности к их судьбам, и восхищаясь эпохой, которую иногда называют «декабристской».

20 октября 1951 г., отвечая на вопрос В. Ю. Крупянской по поводу романа писательницы М. Марич о декабристах[7], М. К. писал:

Роман Марич (это – она, а не он) я читал давным-давно: 25 лет тому назад; сейчас вышло, вероятно, второе издание. Насколько я помню, я в большом восторге не был. Несмотря на то изумительное богатство – психологическое и бытовое – материала, декабристская тема не нашла сколько-нибудь художественно-убедительного воплощения (за исключением, разве, романов Тынянова). Да и очень однообразно выбираются сюжеты. В свое время Мережковский создал из декабристов какой-то паноптикум, где в хаотическом виде были расставлены восковые фигуры[8]; недавно Ольга Форш пресно и бездарно пересказала мемуары Якушкина[9]. Я советую Вам почитать самые мемуары, письма – Вы лучше сумеете проникнуть в эпоху и почувствовать ее величие и высокое духовное благородство. Перечитайте или прочтите вновь: записки и воспоминания Волконской, Анненковой, Горбачевского, Якушкина (недавно вышло новое издание[10]); попросите достать Вам книжку Б. Л. Модзалевского «Роман декабриста Каховского» (1925)[11] – это доставит Вам большое удовольствие и скрасит скучные часы лежания.

Книга о Бестужевых была закончена в срок и 22 ноября отправлена в издательство. А на другой день М. К. попадает в больницу.

В январе 1951 г. почти одновременно уходят из жизни два академика – И. Ю. Крачковский и С. И. Вавилов. «Я совершенно подавлен последними смертями», – пишет М. К. 26 января В. Ю. Крупянской. И далее:

Сначала оглушила смерть Крачковского. Не успели опомниться от этого известия, как уже совершенно пришибла всех смерть Вавилова. От него была получена телеграмма с извещением, что он приедет на похороны Кр<ачковско>го, а вслед – новая телеграмма… уже о его смерти. Представляете ли всю неизмеримую силу этих двух ударов. С Крачковским ушел лучший представитель филологической науки, авторитетнейший представитель нашего Отделения – человек, олицетворявший в какой-то степени нравственное начало[12]. Ну, а что касается Вавилова <…>. Боюсь за судьбу многих прекрасных начинаний Академии, – в том числе и за дальнейшую деятельность научно-популярной серии[13]. Едва ли она будет продолжаться в том же духе и стиле, как вел ее Сергей Иванович. Это было очень индивидуально и опиралось на его личное понимание задач науки и академических изданий. Не вижу в составе нашей Академии лица с таким же широким кругозором, сочетающего глубокие специальные изучения с широкими гуманитарными интересами. <…>

В личном плане опасаюсь, как бы смерть С<ергея> Ив<анови>ча не отразилась на судьбах моих Бестужевых.

Последние слова позволяют предположить, что заявка М. К. на «Воспоминания Бестужевых» была утверждена не без поддержки С. И. Вавилова. Однако, вопреки опасениям М. К., смерть Вавилова не отразилась на судьбе книги. М. К. завершил ее в ноябре 1950 г. и отправил в издательство, продолжая тем не менее сомневаться в благополучном исходе дела. «Замучили меня мои Бестужевы, – писал он В. А. Ковалеву 19 ноября. – Кончил – не знаю, что скажут первые рецензенты (рукописные). Печатные будут стараться потом, – да и будут ли еще, т. е. будет ли у них внешний повод?» (88–11; 12)

Ознакомившись с рукописью, издательство направило ее на официальный отзыв – историку, архивисту и библиографу С. Н. Валку (1887–1975), профессору Ленинградского университета и