Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга II - Константин Маркович Азадовский

полной мере затрагивала проблемы фольклора. Собираясь писать эту рецензию, М. К. вновь делился с В. Ю. Крупянской своими опасениями (16 ноября 1952 г.):

Рецензия на «Слав<янский> ф<олькло>р» сидит у меня «в печенках». Я, было, наметил себе определенный план, – однако, когда я попытался представить все это в более конкретных очертаниях, то получилось очень остро. И я невольно смутился: удастся ли мне выступить (после долгого молчания) с такой рецензией? Ведь начнутся же сразу дикие вопли. Прежде всего – с берегов Невы. «Вот, мол, он не перестроился, не заявлял публично о своих ошибках после той критики, которая…» и пр. Я говорю это не гипотетически, а потому что такого рода заявления – пока еще в смягченном виде – уже делались известной Вам особой[89].

Рецензия была написана и вскоре опубликована[90]. Не чувствуя себя вправе высказываться о болгарском фольклоре или сербском эпосе, М. К. ограничил себя лишь первым разделом сборника, посвященном русскому фольклору. Ситуации осложнялась тем обстоятельством, что среди авторов «Славянского сборника» была П. Г. Ширяева. Критиковать ее после 1949 г. было для М. К. непросто. Тем не менее ученому удалось выйти из положения. Рецензия строится по обычной схеме: отмечая достоинства той или другой работы (в лестных для каждого автора выражениях), М. К. переходит затем к части критической и подробно, невзирая на лица и личные отношения, излагает свои возражения. Его критика, подчас достаточно жесткая, затрагивает всех без исключения участников сборника – В. К. Соколову, А. Л. Дымшица, Э. С. Литвин[91], но в особенности Р. С. Липец[92] и П. Г. Ширяеву.

Ситуация, сложившаяся вокруг ученого в 1953 г., представляется парадоксальной. С одной стороны, серьезная рецензия в «Советской этнографии». С другой – невозможность появляться публично на официальных мероприятиях. В московском Институте этнографии, где фольклорными делами ведал В. И. Чичеров, и в Московском университете, где тон задавали С. И. Василенок и В. М. Сидельников, не говоря уже о Пушкинском Доме и Ленинградском университете, его продолжали «не замечать», как бы начисто вычеркнув из отечественной науки. Правда, в конце 1953 г. он получит приглашение принять участие в работе фольклористического совещания, организованного Институтом мировой литературы и Институтом русской литературы. Совещание, проходившее в Пушкинском Доме[93], открывалось вступительным словом Н. Ф. Бельчикова и докладами А. М. Астаховой и В. И. Чичерова. Излишне говорить, что, узнав об этом мероприятии, М. К. предпочел его игнорировать.

Вовлеченность М. К. в текущую фольклористическую жизнь не сводится в 1950‑е гг. к переписке и устным беседам. Не имея возможности выступать от собственного имени, он поддерживает, а подчас и стимулирует разного рода инициативы, продолжая тем самым участвовать в научном процессе и даже оказывая – исподволь – воздействие на советскую фольклористику.

Рассмотрим характерный случай, связанный с появлением в конце 1952 г. коллективного пушкинодомского сборника «Очерки русского народнопоэтического творчества советской эпохи», изданного под редакцией А. М. Астаховой, А. Н. Лозановой и И. П. Дмитракова (М.; Л., 1952); в сборнике принимали также участие А. Л. Дымшиц, С. И. Минц, М. Я. Парижская, А. Д. Соймонов, Г. Г. Шаповалова. Книга вызвала целый ряд откликов (в печати их появилось не менее десяти), причем в профессиональной среде она получила по преимуществу негативную оценку. Действительно, даже в те годы книга выделялась своей бессодержательностью, обилием газетных штампов, пустопорожних фраз и бесконечных ссылок на высказывания Сталина, М. Горького и др. Это был «один из самых одиозных памятников времени»[94], почти целиком выдержанный в стилистике «эпохи культа».

М. К. судя по письмам, живо интересовался этим изданием, подготовленным его бывшими сотрудниками[95], обсуждал его с другими фольклористами и ждал откликов в печати. 2 ноября 1952 г. он сообщает В. Ю. Крупянской, желавшей рецензировать сборник[96]:

Здесь (т. е. в Ленинграде. – К. А.), видимо, сурьезно <так!> пишут рецензии на сборник Ф<ольклорного> О<тдела>, и те, с кем я говорил о нем (я все еще не имею его) вовсе не в таком восторге от него, как те московские читатели, чьи мнения доводилось слышать – в первую очередь Эрны[97], конечно. Когда будете писать, серьезно проверьте материальную сторону. Говорят, там с текстами весьма неблагополучно.

Вероятно, М. К. обсуждал «Очерки русского народнопоэтического творчества» с О. Н. Гречиной и В. С. Бахтиным. Первая дважды рецензировала сборник[98], тогда как рецензия В. С. Бахтина[99] послужила толчком к дискуссии, разгоревшейся на страницах «Советской этнографии». Оба рецензента – и Гречина, и Бахтин – дали пушкинодомской продукции в целом негативную оценку.

Нам неизвестно, имел ли М. К. какое-либо отношение к этим рецензиям[100]. Зато он принял непосредственное участие в обсуждении рецензии В. Ю. Крупянской. Приводим фрагмент из его письма к Вере Юрьевне от 15 или 16 февраля 1953 г. – дополнительное свидетельство того, что все происходившее в советской фольклористике после 1949 г. М. К. по-прежнему принимал близко к сердцу:

Мне кажется, что Вы в своей рецензии пошли по линии наименьшего сопротивления. Вы поставили в центр самую глупую и бездарную статью. Вы сделали то, что, в сущности, очень придется по душе всему Фольклорному Отделу. Общая его точка зрения, т. е., вернее, официальная, такова: в сборнике есть неудачные статьи, в частности, статьи Ширяевой, Кравчинской, Шаповаловой, но зато в статьях Астаховой и Дмитракова вопрос поднят на большую принципиальную высоту и рассматривается с глубоких теоретических позиций. Для этой официальной точки зрения, которую особенно прокламирует и раздувает сама Астахова, Ваша рецензия для них будет поистине золотой клад. Конечно, многое будет им неприятно прочитать, но то, что им представляется основами, останется неколебимым.

Конечно, теперь трудно дело поправить, но я бы полагал, что следует включить еще страничку, две. Следует подчеркнуть, что Вы остановились на статье Ширяевой и Кравчинской[101] не потому, что она самая плохая, а потому что она самая типичная; что все ее порочные положения и ошибки проявляются, хотя не в столь обнаженном виде, в других статьях. В частности, в статье Астаховой. И, конечно, необходимо привести тот замечательный пример, который Вы показали мне.

Ну, семь бед – один ответ. Подставляю под удар еще один раз свою голову: бейте меня, казните меня, «обзывайте меня» (как говорит наш сын) всякими жалкими словами, но, дорогая моя, а где же в Вашей статье пафос негодования? Пафос человека, оскорбленного за свою науку? Где же скорбь и негодование человека, который не должен бы