Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга II - Константин Маркович Азадовский

4) По существу, Аникин требует, чтобы сборники Афанасьева, Рыбникова, Гильфердинга, Ончукова, Соколовых и пр., т. е. то, что составляет золотой фонд нашей фольклористики, были бы выкинуты и признаны негодными.

5) В конце концов, отрицается вчистую народная речь, что едва ли правильно,

6) И, вообще, довольно странно читать в наши дни призыв к возвращению методов Вильгельма Гримма и Киреевского.

7) К сожалению, вероятно, нельзя будет коснуться совершенно нелепых утверждений о ненародности тех былин, в которых Илья М<уромец> является борцом за веру христианскую. «Ни в одном подлинном нар<одно>м варианте, – нахально и безграмотно утверждает автор, – Илья не показан защитником религии» и т. д. Ведь стрельба по золотым маковкам – как раз очень редкая в былинах, хотя подлинность и народность этого сюжета также бесспорны. Но какое безапелляционное решение вопроса о народности тех или иных текстов! Все просто этим юношам! Но об этом в печати нельзя и заговорить сейчас.

Конечно, есть в статье немало верных замечаний, но в основном статья опасная, и не знаю даже, как бороться с такого рода явлениями. Заявление же, что А. Толстой снимал искусно ненародные черты, прямо курьезно. Пора бы поставить вопрос о методе А. Н. Толстого и вскрыть его достоинства, но и еще более крупные недостатки. И, конечно, никакого «снятия ненародных элементов» там и в помине нет – не об этом он и думал.

А, вообще, черт меня догадал, как говорил Пушкин[115], – в свое время посвятить основное содержание жизни фольклору!

Я чувствую, что зря пишу. Эрна выступать не будет. Никто не выступит. Не уверен, что Вам одной действительно следует выступить. Зло же от такого рода статей, в смысле совращения и развращения молодежи, неизмеримо.

М. К. оказался прав. Ни В. Ю. Крупянская, ни Э. В. Померанцева не выступили публично против Аникина, который будет назначен в 1979 г. заведующим кафедрой русского устного народного творчества Московского университета и останется на этой позиции до самой смерти (с перерывом в 1995–2003 гг.).

Несмотря на тяжкий недуг, М. К. вел в последние годы далеко не замкнутый образ жизни. Он охотно встречался с людьми, вел оживленную переписку с друзьями и коллегами в разных городах и живо реагировал на события общественной и литературной жизни. Несмотря на «человеческие утраты», вызванные событиями 1949 г., он был, как обычно, окружен друзьями, коллегами, учениками.

Освобожденный от университетской и академической нагрузок и по неделям прикованный к постели, М. К. в те годы много читает – не только специальную, но и художественную литературу, не говоря уже о газетах и журналах.

Чтение книг было, как мы знаем, любимым занятием М. К. и не ограничивалось его профессиональными интересами. Он всегда старался следить за современной литературой. Оказавшись на пенсии, он тем более не пропускает книжных новинок. Читает, например, роман П. Далецкого «На сопках Манчжурии» (Л., 1951) – имя знакомого ему автора и название романа не могли не заинтересовать сибиряка и отчасти «харбинца».

«Читали ли новую драму Панферова[116]? – спрашивает М. К. 8 июля 1952 г. М. А. Сергеева. – Н-да! Там, между прочим, есть любопытное наблюдение, интересное Вам как севернику: „Медведь сосет зимой бруснику“»[117].

«Советую Вам обязательно купить книгу Д. С. Лихачева о происхождении литературы»[118], – подсказывает он Крупянской 30 октября 1952 г.

Не угасает и его интерес к живописи. Правда, пополнять собственную коллекцию после 1949 г. у М. К. уже не было возможностей (последние приобретения послевоенной поры – работы А. Бенуа, А. Гауша и П. Чистякова). Однако, несмотря на свое болезненное состояние, он охотно посещает музеи и выставки (например, Русский музей в январе 1950 г. вместе с В. Ю. Крупянской)[119].

Он ходит в кино, с удовольствием смотрит новые фильмы. На советском экране появлялись в 1950‑е гг. шедевры послевоенного западного кино, и М. К. старался не пропускать их, чтобы затем обсудить с друзьями, женой и сыном. Так, 21 декабря 1951 г. он смотрел вместе с Л. В. французский фильм «Адрес неизвестен» (1951)[120].

«Я еще раз ходил, – сообщает он Крупянской 16 ноября 1952 г., – смотреть „Прелюдия славы“[121]. Может быть, выберу время посмотреть и третий раз. Л. В. тоже два раза смотрела».

«Видели ли Вы фильм „Дочь полка“?[122] – спрашивает он Крупянскую 14 июля 1953 г. – <…> Если еще будете смотреть, обратите особое внимание на сцену пребывания Марии (героини) в замке маркизы».

Признаваясь в письме к М. А. Сергееву, что «испорчен городскими привычками», М. К. поясняет: «…Играю в шахматы, смотрю кино, читаю какие-то романы» (1 октября 1952 г.)[123]. К этому следует добавить увлечение фотографией: при каждом удобном случае М. К. использует свою старенькую «Лейку» (в семейном архиве хранятся сотни фотографий, относящихся к 1950‑м гг.).

Как и в дни своей юности, он следит за событиями театральной жизни, отдавая явное предпочтение театру Н. П. Акимова (ныне Государственный академический театр комедии, носящий его имя), чьи спектакли М. К. посещал еще в 1930‑е гг.[124] Об этом вспоминает Д. М. Молдавский:

…как и все ленинградцы, он <М. К.> любил Театр Комедии, искрометные постановки Н. П. Акимова, блистательно ставившего и Шекспира, и Лопе де Вега, и Евгения Шварца… <…> Он, конечно, ценил Н. П. Акимова не только как режиссера, но и как художника – ведь он сам блестяще разбирался в живописи…[125]

М. К. проявляет интерес даже к такому, казалось бы, далекому от филологии виду искусства, как балет. 19 декабря 1951 г. М. К. и Л. В. отправились в Театр оперы и балета им. С. М. Кирова (Мариинский театр). Давали «Медный всадник»[126]. Своими впечатлениями М. К. поделился через несколько дней с В. Ю. Крупянской:

Третьего дня получили мы исключительное удовольствие. Смотрели «Медный Всадник»: Парашу танцевала Уланова. Надо прибавить, что в театре я не был более полутора лет: последний раз в Москве с Вами («Домби и сын»[127]); а в Мариинском театре еще более: последний раз также с Вами («Красный мак»[128]). Вот Вы не приехали – некому было сводить меня раньше. Шучу, конечно. Лидия Владимировна беспрерывно тянет меня куда-нибудь пойти, но, ей-богу, у нас нечего смотреть. <…>

Но возвращаюсь к спектаклю. Балет сам по себе – конечно, ерунда! Ни музыки, ни балета, просто-напросто пантомима и декорации. Ну а наводнение такое – к слову сказать