Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга II - Константин Маркович Азадовский

– я видел примерно лет 45 тому назад в цирке Буша (Берлин)[129] – пожалуй, оно еще более грандиозно было.

Но Уланова, Уланова! Вот она где, подлинная, настоящая поэзия! Какой изумительно трогательный и изящный образ создает она! Никогда я не поверю Лёве[130], чтобы Лепешинская[131] или какая-то там знаменитость № 3 (забыл фамилию) исполняли Парашу лучше[132]. М<ожет> б<ыть>, они виртуознее проделывают всякие балетные штучки, но улановская прелесть, ее обаяние, ее тонкий лиризм – неповторимы. Это простота, доведенная до совершенства! Я как-то назвал Уланову Комиссаржевской балета – и теперь готов то же самое повторить. Она хватает за сердце созданным ею образом, в котором слились непосредственное, радостное восприятие молодой жизни с трагически-предчувствуемой обреченностью. В этой сказочной обреченности столько лирики… Это изумительное раскрытие намеков Пушкина.

И какой молодой и юной кажется она, несмотря на свои 45 лет (или сколько ей там?): она победила возраст и рядом со своим партнером (совсем мальчиком) кажется ему вполне вровень. Обязательно посмотрите Уланову[133].

А 15 февраля 1952 г. (в день рождения Л. В.) супруги пошли смотреть спектакль по пьесе Кальдерона «С любовью не шутят» – в Ленинграде гастролировал московский Драматический театр К. Станиславского (об этом вечере в театре Л. В. сообщила 19 февраля в своем письме в Иркутск).

В сентябре – октябре 1952 г. М. К. отдыхал в Малеевке (под Москвой) в Доме творчества писателей и оттуда постоянно информировал семью о своей «культурной программе». Так, 26 сентября он сообщает сыну (видимо, в воспитательных целях):

Недавно одна отдыхающая, старая большевичка Елена Дмитриевна Стасова, рассказывала нам о своих встречах с Владимиром Ильичем Лениным. Очень было интересно. Особенно было интересно слышать о его исключительной нежности, заботе и чуткости в отношениях с людьми и товарищами.

А 1 октября рассказывает жене (в свойственной ему ироничной манере):

Три раза в неделю показывают нам кино. Я, однако, бываю редко, т<ак> к<ак> моя эрудиция оказалась весьма внушительной, и многое я уже видел. То же, что приходится смотреть, – хлам. Смотрел «Белый клык», «Семеро смелых»[134] – все дрянь. Вот, правда, видел «Сельский врач»[135]. Советую Вам посмотреть – Вы к тому же любите лечиться.

Познакомившись в Малеевке с журналистом и литератором Василием Регининым[136], М. К. с удовольствием слушает его мемуарные истории. В письме к Л. В. от 1 октября читаем:

К сожалению, уезжает скоро Регинин, беседами с которым я, прямо, упивался. Как жаль, что я наполовину забуду их и не смогу тебе рассказать. На всякий случай, я назову тебе, пока помню, некоторые темы его рассказов. А ты мне потом напомнишь: «Женитьба Куприна», «Смерть Дорошевича», «Смерть Ясинского», «Юрий Беляев и Суворин»[137], «Смерть Юрия Беляева», «Русская бонапартистка – Шурка-Зверек»[138], «Дни нашей жизни»[139] Л. Андреева. Каждый его рассказ – новелла, которую, к сожалению, никак нельзя напечатать[140].

Желая развлечь Л. В., М. К. сообщает ей некоторые эпизоды своей санаторной жизни. Вот характерная зарисовка (9 октября 1952 г.):

Писал ли я тебе, что моим соседом по столу стал Фиш[141]. Фиш и евоная супруга[142]. С Фишем я в последний раз виделся в Петрозаводске в 1949 г.[143] Он уже тогда держался – не в пример прошлым встречам – довольно сдержанно. Сейчас он весьма удивился, увидев меня. Потом как-то с деланной небрежностью спрашивает: «А я что-то давно не видел Ваших новых книг?» А ему также спокойненько: «Плохо, значит, следите!..»

За этой новеллой следует другая (в том же письме):

Из великих знаменитостей приехала сюда еще мордовская сказительница Фекла Беззубова[144]. Хотя я был одним из первых, кто помещал ее тексты («Плач о Кирове»)[145] в больших научных изданиях, но сейчас я к ней не подходил и не знакомился. Я, ведь, как тебе известно, фольклором не занимаюсь. Так как ни к чему, как любила говорить одна моя хорошая знакомая. Про эту Беззубову забавно рассказывал мне Регинин: говорят, в ее анкете в Союзе Писателей, кем-то за нее заполненной, обозначено: в графе о знании языков – «неграмотная», а в графе об основной профессии – «писательница».

Несмотря на травму, пережитую в 1949 г., и унизительную двусмысленность своего положения в начале 1950‑х гг., М. К., как мы видим, не утратил вкус к жизни и живо реагировал на происходящее. В своей ленинградской квартире он охотно принимал посетителей. Многие, как и прежде, искали с ним встречи, просили совета или консультации, а то и попросту находили удовольствие в общении с чутким и остроумным собеседником (М. К. любил и умел острить, знал цену хорошей шутке и вовсе не утратил этого качества в последние годы). Любознательный и общительный, он радовался каждой встрече, хотя многочисленные гости становились для него порой (не говоря уже о Л. В.) серьезной обузой. О том, что происходило время от времени в квартире на улице Плеханова, рассказывает письмо М. К. к Вере Юрьевне от 23 мая 1952 г.:

За последние дни, – вернее, весь месяц, мы видимся с уймой народа, – по б<ольшей> ч<асти> приезжего. Я даже устал от этих калейдоскопических встреч. За это время у нас побывали люди – из Иркутска, Москвы, Тбилиси, Новосибирска, Канска, Львова (был такой день, что было – в разные часы – три человека из разных городов). На днях ожидаем гостя из Саратова (не Юл<иана> Григ<орьеви>ча[146]), – кроме того, были две пары молодоженов, демонстрирующие кто мужа, кто жену. В частности, была Галя Шаповалова с Б. Я. Бухштабом…[147]

Похоже, что жизнь отправленного на пенсию фольклориста была далеко не однообразной.

Глава XXXIX. «В мире честной мысли…»

Весной 1950 г. М. К. обращается в Издательство Академии наук с предложением подготовить для недавно возникшей серии «Литературные памятники» новое издание книги «Воспоминания Бестужевых». Такого рода заявка была вполне уместной в преддверии нового декабристского юбилея (125 лет со дня восстания).

Желание вернуться к работе над материалами Бестужевского архива не покидало М. К. в течение 1930–1940‑х гг.[1], однако занятость фольклорными и другими темами не позволяла ему отвлечься на декабристов. После 1949 г. ситуация изменилась: теперь он располагал временем и вынужден был искать литературный заработок.

Подавая заявку, М. К. хорошо представлял себе