Фронт и тыл Великой войны - Юрий Алексеевич Бахурин

Мишка и однополчане

Мишка стала своеобразной «визитной карточкой» русских воинов в Шампани, их любимицей, а возможно, и живым напоминанием о далекой Отчизне. Интересно, что смышленый зверь научился различать по цвету униформы, русский перед ним или француз. К последним Мишка относилась настороженно[1351].

Хозяйка тайги разделила с бойцами 3-й Особой пехотной бригады все тяготы французской одиссеи. Химическая атака 31 января (13 февраля) 1917 года, спокойно перенесенная почтовыми голубями, не прошла для Мишки бесследно. Она отравилась и заболела, однако забота и усиленный паек поставили диковинного воина на лапы. Начавшееся вскоре разложение Русской армии на востоке не миновало и русских частей на западе. О случившемся далее было рассказано выше. Ля-Куртин — отдельная трагическая страница истории Русского экспедиционного корпуса, но на ней уместились и бессловесные страдания Мишки. Взбунтовавшиеся солдаты окатили косолапого однополчанина кипятком. Медведица пережила и эти издевательства, и подавление мятежа. После окончания Первой мировой войны Мишка коротала свой век в парижском зоологическом саду.

Интересно, что это не единственный в XX веке пример военной службы медведей — они оставили след еще минимум на двух страницах новейшей военной истории. Во время Гражданской войны в России из поляков, прежде служивших в Русской армии, оформлялись новые национальные части. Одной из них стало небольшое, около трех сотен штыков, войско мурманчан на Русском Севере. В начале 1919 года находчивый подхорунжий приобрел у помора белого медвежонка с целью… преуспеть в делах сердечных. Ведь за той же русской девушкой ухаживал итальянский офицер: «Он темноволос, я блондин — она предпочитает брюнетов; [он] носит монокль, а это ее впечатляет; [он] капитан, я просто подхорунжий; его зовут: Андреас Джованно делла Ступида, граф Бамбини, меня — Валенты Карась…»[1352]. Детеныша медведя, оказавшегося самкой, прозвали Баськой и приняли на довольствие. Пани Баська вместе с мурманчанами добралась до Польши, побывала в Модлине (до 1915 года — Новогеоргиевск) и даже приняла участие в параде в Варшаве к вящему изумлению остальных. Увы, медведице оказалась отмерена короткая жизнь. В конце 1919-го она переплыла манившую ее Вислу, и на другом берегу реки напуганный крестьянин заколол Баську вилами[1353].

Еще один медведь, на сей раз самец, стал спутником войск польской «армии Андерса» начиная с Ирана, где в 1943 году был сформирован 2-й корпус Войска Польского. Командир 22-й роты артиллерийского снабжения философски отнесся к диковинному новобранцу: «Так-с… Это самый лохматый мальчик-солдат, о котором мне доводилось слышать. Вам известно, что это армейский лагерь, а не зоопарк?.. Мы должны официально зачислить этого медведя рекрутом в польскую армию. У него есть имя? Рядовой Войтек»[1354]. Согласно беллетристическому описанию этой истории, «сердобольные» поляки поили медвежонка водкой и пристрастили к курению — этой привычки Войтек не оставит даже в старости. Но прежде, в мае 1944 года, он войдет в историю и станет символом подразделения: по преданию, в ходе боев при Монте-Кассино рослый зверь будет подносить артиллеристам ящики с боеприпасами. После Второй мировой Войтек окажется в Эдинбургском зоопарке, где проживет еще 16 лет, тоскуя по людям, которых не предавал.

О военной службе медведей в РККА мне ничего не известно, однако в марте 1943 года на заседании Комиссии по реализации оборонных предложений при ленинградском горкоме ВКП(б) слушалось предложение изобретателя Г. Ф. Уля «Запах медведя для борьбы с вражеской конницей». Правда, оно было отклонено как не представляющее интереса[1355].

…Когда я работал над книгой, еще только планируя включить в текст эту главу, военный историк Сергей Бирюк заметил: «Нужно ли это вообще? У нас среди людей Héros oubliés[1356] много». И с этим, увы, нельзя не согласиться — в части людей. Между тем в западной литературе проблематика животных на войне вообще и Великой — в частности уже имеет собственную полновесную историографию[1357]. Вот только в этих работах не затрагивается история Русского фронта Первой мировой. Даже элементарные упоминания в них России, Russia, Russie, Russland — редкость. Животные могли оказаться в этом смысле исключением из правил, но не стали им. Впрочем, на русском языке тоже доселе практически нет обобщающих работ по теме главы. Хочется верить, что они еще увидят свет. Животные на службе Русской армии в годы Великой войны заслужили себе место на этом ковчеге.

ВЕЛИКИЙ ИСХОД

Мы хотим снова стать людьми…[1358].

Кто или что лишило их дома?

Великий Исход. Именно так в одной из столичных газет военной поры было образно названо следование беженцев из прифронтовой полосы и оккупируемых неприятелем западных окраин Российской империи в ее тыловые губернии[1359]. И в данном случае репортер не переборщил с образностью.

Сложно поверить, но вплоть до XX века такого социального явления, как беженство, де-юре не существовало. Международной проблемой же, требующей решения буквально всем миром, оно и вовсе стало только после Великой войны. События последней стали тому причиной, и Россия в этом смысле не была исключением. Однако речь в главе пойдет не только о беженцах, покидавших малую Родину по собственной воле, но и о тех, кто был выселен из губерний на западе империи — по причине «неблагонадежной национальности» ли, сообразно обстановке на фронтах ли. Великий Исход оказался порожден прежде всего военной угрозой с запада. Это правда, не терпящая спекуляций, но не вся. Бедствие национального масштаба и вызвано было в немалой степени опасным обострением национального вопроса в империи с одной стороны, и попытками государственной и военной властей решить его — с другой.

В начале Великого Исхода, достигшего пика весной 1915 года, беженство носило скорее спорадический характер и почти не выходило за пределы западного порубежья, или даже соседних уездов. Напуганные отголосками боев и слухами о «Ганнибале у ворот», люди покидали жилища и пережидали опасность на расстоянии, кажущемся безопасным. Государственные служащие с семьями или учреждения целиком эвакуировались не очень далеко, для того чтобы поскорее вернуться к делам, когда угроза минует — ведь война не должна оказаться затяжной. Конечно, иные уезжали всерьез и надолго, но число их было невелико. Достаточно сказать, что к началу 1915-го в Рязанской губернии находилось 164 беженца, тогда как за весь период Первой мировой их наберется свыше 80 тысяч[1360].

Одновременно с набатным колоколом, возвещавшим о начале Великой войны, на западе стали раздаваться первые тревожные звоночки: враги