Романески - Ален Роб-Грийе

что мир изменился, увлекшись погоней за новизной, за сиюминутным, за точностью мгновенного отображения, как на фотокопии, за быстрым успехом в продаже, а потому он считает, что надо читать рукописи сразу по мере их поступления и тотчас, как можно быстрее отправлять их назад, чтобы избежать заторов в работе и не погрязнуть в ворохах бумаги. Я не уверен в его правоте. Но это дело меня больше не касается вот уже несколько лет. Во всяком случае, я припоминаю, что несколько задумчивая, даже мечтательная манера поведения Жоржа Ламбриша, с которой он исполнял свои обязанности, — выработанная им в результате какой-то случайной встречи? — не показалась мне ни в малейшей мере предосудительной: ведь на его столе громоздилось великое множество надежд стольких молодых авторов, коим в большинстве своем предстояло в конце концов испытать жестокое разочарование, ибо надеждам их не было суждено сбыться! И если даже в этих грудах и кипах и находился настоящий шедевр, то он ничего не терял оттого, что пролежит там в ожидании своего часа лишний месяц или даже несколько лишних месяцев! Что касается меня лично, то я не был одержим идеей скорейшего опубликования плода моих трудов.

Когда Жорж предложил мне оставить ему мой текст еще на какое-то время (быть может, он хотел наконец прочесть его с начала и до конца?), я, именно я сам, пожелал забрать роман из издательства, потому что как раз в то время я писал вторую книгу, которая, как я полагал, с большим успехом и гораздо быстрее проложит мне путь в братство писателей и к сердцам читателей благодаря менее запутанной детективной интриге, гораздо легче воспринимаемой и распутываемой из-за того, что она лучше обоснована и подкреплена какими-то материальными, вещественными уликами и доказательствами, хотя в то же время, как и в первом романе, все было весьма непросто, туманно, загадочно, неустойчиво и между строк содержались намеки на другое преступление, совершенное гораздо раньше. Я пообещал по-дружески предоставить право ознакомиться с первым вариантом моего произведения издательству «Минюи».

Однако я находил тогда Жоржа Ламбриша очень симпатичным, открытым, неподдельно сердечным и искренне радушным, начисто лишенным высокомерия и чванства по отношению к начинающему автору без рекомендаций, связей и опубликованных работ; и хотя произведения молодых авторов, изданные под его покровительством, чьи достоинства он расхваливал и даже превозносил, правда, в выражениях уклончивых и расплывчатых, казались мне малоинтересными (я хочу сказать, что они казались мне малоинтересными с точки зрения той позиции, куда меня уже завели мои собственные усилия или моя инстинктивная тяга к поиску родственных душ), я все же нередко заглядывал в издательство, чтобы повидать его, в те времена, когда я старательно погружался в мои штудии и вел упорную, кропотливую и ужасно медленную работу над своими произведениями, уже тогда порой прерывавшуюся внезапными приступами безволия, бездействия и бесцельных блужданий.

Где бы ни бывал Жорж Ламбриш, в издательстве «Минюи» или в пивной при пивоваренном заводе «Липп», он всегда был окружен толпой друзей: Бреннер, Бизьо, Керн, Оклер, Солье и другие входили в эту шумную ватагу. Почти у каждого уже было опубликовано по нескольку небольших романчиков, в которых они охотно и с удовольствием представали в облике великих психологов и моралистов, увлеченных поисками выразительности изысканного стиля, слегка прикрытого флером кажущейся простоты. От Полана, которого они почитали и перед которым они преклонялись, они, пожалуй, позаимствовали для своих произведений лишь жеманные ужимки, манерность, вычурность и обилие хитрых уловок в манере письма. Они любили Жида; я тоже его любил, но, совершенно очевидно, я любил совсем другого Жида, чем они. И они к тому же обожали Жуандо, Шардона, Мартен дю Гара и даже кое-кого похуже. Обладая гораздо меньшей властью, чем Жорж, некоторые из них тем не менее демонстрировали гораздо большее самодовольство, самонадеянность и даже зазнайство. Единственным настоящим писателем среди них был, пожалуй, уже тогда Рене де Солье, но он-то как раз изо всех сил старался казаться самым мерзким, самым низким, гнусным, отталкивающим, даже вызывающим физическое отвращение, что ему достаточно хорошо удавалось.

Их излюбленным времяпровождением было совместное создание литературных журналов, сколь недолговечных, столь же и, так сказать, условных. Мне известны, по крайней мере, три таких журнала: «84» (Ламбриш жил в доме № 84 по бульвару Распай, и я полагал, что именно в его честь и был так назван журнал, но, как мне объяснил Жером, это было простое совпадение, а на самом деле название журнала происходило от номера дома, в котором обитал Бизьо — дом № 84 по улице Сен-Луи-ан-Иль), «Диск вер» и «Кайе де сезон», — и все эти три журнала объединял такой потрясающий эклектизм содержания, что ни одна строчка, даже неточная, неясная, расплывчатая, никогда не выделялась на фоне этого странного соединения столь несовместимых текстов; не только я, но и многие другие люди порой задавались вопросом, какие такие сходные свойства и особенности могли привести в конце концов к тому, чтобы столь различные произведения были опубликованы вместе, и приходили к выводу, что ничто не могло этому способствовать, кроме такой крайне заразной болезни, как легкомыслие и непостоянство с примесью безразличия ко всему на свете. Разумеется, не могло быть и речи об обычном распространении выпусков этих изданий, так что их просто раздавали друзьям и знакомым. Впрочем, похоже, для полного счастья участников сего предприятия было вполне достаточно хотя бы подержать в руках «только что рожденное дитя», свеженькое, едва-едва вышедшее из-под типографского пресса, еще пахнущее краской. Но про уже вышедший журнал очень быстро забывали, и вскоре проблемы, связанные с возможным созданием следующего номера, давали повод для новых собраний (собрание по учреждению журнала под названием «84» происходило в кабинете Жоржа), для новых долгих разглагольствований, продолжительных споров, восторгов, переговоров, торгов, смертельных обид и ссор навеки (как потом оказывалось, на три дня), а потом, после смерти очередного издания, то есть после его ликвидации, наступал период всеобщего разочарования и погружения в печаль и горечь, продолжавшийся до того момента, пока кто-нибудь не бросал клич о создании нового издания под другим названием.

Время от времени в кабинет Жоржа вторгался какой-то молодой человек, ужасно худой, длинный, с чрезвычайно суровым, даже свирепым выражением на очень худом вытянутом лице, спускавшийся, как мне казалось, из какого-то иного мира, быть может, даже из потустороннего, по таинственному лабиринту потайных лестниц и коридоров. Его глаза, и так очень близко посаженные, из-за грозно сдвинутых нахмуренных бровей вообще, казалось, располагались чуть ли не один над другим. Щеки у него были вечно такие впалые, как будто