Романески - Ален Роб-Грийе

предшествовал союз, выражающий противопоставление, кажется, преследует определенную цель: опровергнуть предположения собеседника (однако еще не высказанные), отогнать холодные северные ветры и туманы и заменить их на теплую негу виноградников. Так как незнакомец умолкает и хранит молчание, граф Анри, которого возникшие в уме вопросы продолжают мучить и беспокоить помимо его воли, вновь заводит разговор нарочито-равнодушным тоном:

— Вы живете здесь давно?

— Мы приехали сюда, когда в Германии изменился климат.

— То есть? Он там менялся несколько раз на протяжении последних пятнадцати лет, — настаивает на своем де Коринт, продолжая смотреть не на собеседника, а в сторону.

Вновь сменяя тональность разговора, а заодно и тему, старый безумец внезапно восклицает:

— Вы видели, как вон там, вдалеке, баклан вдруг нырнул в прогале между двумя волнами?! А ведь до этого момента он ничем не обнаруживал своего присутствия в окрестностях! Вы знаете, бакланы под водой могут покрывать очень большие расстояния, не показываясь на поверхности.

Возможно, старик сменил тему беседы, потому что предпочитает не уточнять, бежала ли его семья от зарождающегося гитлеризма или, напротив, позднее покинула погружавшееся в пучину судно нацистской Германии. Баклан в этом случае мог быть весьма прозрачным намеком на субмарины военно-морского флота фашистской Германии, доставившие недавно на эти дружественные берега, после падения Рейха, политических изгнанников, высших должностных лиц потерпевшего крах режима и военных преступников. Испытывая все более и более острое желание избавиться от столь подозрительного и бесцеремонного типа, только что переместившегося на стоящий совсем рядом стул и с удобством на нем расположившегося, как будто бы он на нем уже сидел прежде, Анри де Коринт подыскивает в уме какой-нибудь обидный, даже оскорбительный вопрос, который заставил бы незнакомца наконец встать и уйти.

— Ваша дочь продается?

— Всё продается в этой стране, мой дорогой господин, — только и произносит в ответ субъект с иссушенной жесткой кожей и тотчас же отдается во власть нового приступа безудержной веселости, выражающегося в визгливом не то смехе, не то вое впавшей в истерику гиены, веселости необъяснимой, раздражающей, даже приводящей в недоумение и отчаяние своей неуместностью.

— Это дорогостоящая вещица? — спрашивает де Коринт, невзирая на дикий смех собеседника, спрашивает с деланно-равнодушным видом, как будто ответ не имеет для него ровным счетом никакого значения.

— Это зависит от вкусов, от склонностей, — отвечает отец уклончиво.

Ответ прозвучал опять-таки двусмысленно. Он может означать, с одной стороны, примерно следующее: «Это зависит от того, что вы считаете дороговизной в этой области», а может, с другой, означать и нечто вроде: «Это зависит от того, что вы рассчитываете с ней делать, или от того, чего вы хотите от нее потребовать». Отложив на потом прояснение данного вопроса, потенциальный покупатель спрашивает, не отказываясь, однако же, от намерения побольнее задеть собеседника, вплоть до оскорбления:

— Могу ли я полюбоваться ею совершенно обнаженной, прежде чем мы приступим к торгам, то есть к дебатам относительно цены?

— Это самое меньшее, что следует сделать в подобном случае. Мы могли бы отправиться к вам сейчас же, если хотите.

— А почему не к вам?

— Там мы будем не одни, да к тому же и живу я дальше, чем вы.

Внезапно де Коринт почуял западню. Похоже, незнакомец слишком уж хорошо информирован о том, где он живет, и даже не считает нужным это скрывать, так сказать, изобразить святое неведение. Предположить, что приезжий остановился в каком-то отеле — вполне нормально, но ведь в городе существует много отелей, кроме «Лютеции», хотя они и не совсем того же уровня. Однако про себя граф Анри думает, что его собственный отдельный номер предоставляет ему кое-какие преимущества, потому что в нем он будет чувствовать себя в большей безопасности, чем на какой-нибудь (бог весть какой) одиноко стоящей вилле, в глубине отдаленного, глухого квартала. Расположенный в очень людном месте, на большой площади, выложенной черными и белыми камнями, образующими замысловатые синусоиды и геометрические узоры под сенью огромных деревьев, так называемых бразильских сосен (на деле это просто араукарии), отель «Лютеция», несмотря на свои двери с довольно узкими створками, открыт для всех прохожих. В эти двери мощным потоком постоянно устремляются массы людей, местных жителей и туристов, чтобы пропустить стаканчик «батиды», то есть водки с лимоном, выпить чаю, встретиться с друзьями или просто «изучить обстановку». Многочисленный обслуживающий персонал, снующий по заставленным, даже загроможденным несколько помпезной, изобилующей позолотой, дорогой мебелью, по темноватым коридорам и барам, по гостиным и курительным, выглядит очень занятым делами поважнее, чем наблюдать за перемещениями постояльцев и посетителей, даже в тех случаях, когда последние поднимаются в номера. Де Коринт уже имел возможность убедиться в этом на собственном опыте.

Но что побуждает графа принять окончательное решение следовать программе, впутывающей его, Анри де Коринта, в какую-то очень темную аферу, программе, предложенной этим немцем с шевелюрой цвета невинности и чистоты, торговцем юной, свежей плотью, человеком, занимающимся, несомненно, и другими, еще более неблаговидными делами, так это появление перед ним (невероятно быстрое, мгновенное) в меру загорелой девушки-подростка, вызванной немедленно каким-то заранее условленным знаком или сигналом, столь тайным, что он остался незаметным для всех, кроме нее самой, бывшей, вероятно, постоянно настороже и ожидавшей его (или все ее столь невинные подружки, на самом деле, быть может, ее товарки и тоже выставлены на продажу?). Но девушка, во всяком случае, никоим образом этого не выказывает и направляется прямо к своему так называемому папочке, предполагаемому или мнимому отцу, своднику, настоящему родителю, законному отцу, неправомочному отцу, незаконному отцу и вообще черт знает к кому, называйте как угодно. Она приближается, скромно потупив глазки, — что может только еще больше взволновать любителя маленьких послушных девочек, — слегка покачивая бедрами, из-за чего создается впечатление, что она слегка пританцовывает, переставляя свои босые ножки, держа в руках за узкие кожаные ремешки крохотные туфельки с очень высокими каблучками-шпильками, сколь несовместимыми, столь же и возможными, с ее пришедшим в беспорядок в ходе игры, сползающим с плеч купальником, с песком пляжа, таким сыпучим, и террасой с неплотно пригнанными одна к другой досками.

В каком-то мгновенном озарении, в яркой вспышке, осветившей его память, неуловимой и, быть может, воображаемой, у де Коринта вдруг возникает отчетливое ощущение, что он уже когда-то видел эти изящные, элегантные бальные туфельки, чьи союзки усыпаны синими металлическими блестками. На тонкой белой коже, именуемой шевро, которой обшита внутренняя часть подошвы и задника, алеет свежее кроваво-красное пятно. Де Коринт принимается лихорадочно прикидывать в уме, какая же именно туфелька запятнана кровью, и приходит к выводу, что это левая туфелька, причем ему кажется,