Романески - Ален Роб-Грийе

— Schönes Mädchen, nicht war?26

Де Коринт вздрогнул, настолько явственно, отчетливо прозвучал вопрос, хотя и был произнесен шепотом, как раз у него за спиной. Слегка рассердившись на самого себя за то, что выказал таким образом свое удивление, он неторопливо поднимает глаза на нежданного «комментатора», совсем некстати подавшего сию реплику, и обнаруживает, что это тот самый взъерошенный, всклокоченный старик, который словно бы по волшебству покинул свое место, поднялся в воздух и перенесся к нему поближе, вернее, вплотную, чтобы теперь неподвижно возвышаться над ним, своим случайным возможным соперником, и пристально смотреть весьма будоражащим взглядом из-под очков в узкой металлической оправе. Анри де Коринт отмечает про себя, что незнакомец преобразился и теперь уже не выглядит как рассеянный ученый, нет, теперь, если смотреть на него с близкого расстояния, да еще снизу вверх, лицо его превратилось в лицо сумасшедшего, быть может, даже в определенном смысле опасного, несмотря на приветливую улыбку на губах. И кстати, почему он обратился к нему по-немецки? Де Коринт колеблется и раздумывает, не стоит ли ответить ему по-португальски, чтобы обозначить существующие между ними различия, как говорится, держать незнакомца на расстоянии и не допустить фамильярности. После непродолжительного молчания он все же отдает предпочтение языку, на котором был начат диалог.

— Да, конечно, — соглашается он, — очень хорошенькая девушка.

— А! Я счастлив от вас это услышать!

Произнеся фразу с оттенком сдержанного ликования, незнакомец принимается издавать какие-то странные звуки, похожие на лошадиное ржание, причем сначала звуки эти явно деланные, вымученные, они постепенно все усиливаются, становятся все более высокими, резкими, пронзительными и в результате переходят в визгливые вскрики, непонятные, необъяснимые, безумные, заканчивающиеся сильнейшим приступом икоты. Де Коринт, то ли из вежливости, то ли из осторожности, спокойно спрашивает:

— Вы, похоже, ею интересуетесь?

— Разумеется! И вы тоже, как мне кажется, — ответил незнакомец с явными нотками ликования в голосе, а затем разразился полубезумным визгливым смехом. Однако смех, достойный высокого голоса настоящего тенора-альтино, внезапно умолк, и незнакомец заговорил голосом столь низким, вальяжным, спокойным, — с величайшим трудом можно было себе представить, что столь различные звуки вылетают из одного и того же горла. Он добавил тихо и размеренно, словно доверительно делясь тайной:

— Ее зовут Мари-Анж. Это имя ей очень подходит.

— Однако мне показалось, что другие девушки называли ее несколько иначе — Марианик.

— Марианик, да. Это детское прозвище, а настоящее ее имя — Мари-Анж.

— А вы-то откуда это знаете?

— Это я дал ей такое имя.

Чтобы прошептать столь тайное признание (можно было подумать, что сведения эти действительна были секретными), незнакомец низко склонился к самому уху графа Анри, который, для того чтобы избавиться от докучливого собеседника, твердо, почти агрессивно заявляет:

— Прекрасно! Тогда я могу с таким же успехом назвать ее Анжеликой или Карминой!

Будучи явно человеком, во всяком случае, восприимчивым к логике перформативных высказываний, незнакомец отстраняется от уха графа и выпрямляется. Следуя примеру соседа, продолжающего спокойно сидеть за столиком и следить взглядом за розовым мячиком, перелетающим из рук в руки среди взрывов хохота и криков, он молча созерцает ярко-синюю морскую гладь, на фоне которой четко вырисовываются юные полуобнаженные тела исполнительниц какого-то замысловатого диковинного балета. После довольно продолжительного молчания, в течение которого незнакомец, видимо, размышлял о чем-то своем, быть может, примеривая (по крайней мере, так могло показаться) к светловолосой девушке, играющей в мяч, одно за другим предложенные его «коллегой» имена, он говорит медленно, тихо и задумчиво, говорит как бы самому себе, про себя:

— Вы можете так поступить, разумеется, но едва ли это будет иметь столь же большое значение для нее.

— Это почему же?

— Потому что я — ее отец.

Уж не сумасшедший ли он в самом деле? Или он насмехается над всем и вся в этом мире?

Де Коринт вынужден отказаться от немедленного рассмотрения данной проблемы, так как чья-то высохшая, костлявая, серовато-черная рука привлекает его внимание к левому рукаву его же собственного одеяния, куда она только что опустилась на безупречно-белую, без единого пятнышка льняную ткань. Рядом с ним стоит очень старая негритянка, худенькая, маленькая, согбенная не то годами, не то болезнью, ужасно безобразная; она стоит совсем близко, чуть позади него; видимо, она оказалась там после того, как прошла через всю террасу так, что под ее босыми ногами ни разу не скрипнули и вообще не издали ни единого звука разошедшиеся доски настила, в то время как он, человек обычно очень осторожный и бдительный, сосредоточил свое внимание на двух других направлениях: на возможной добыче и на ее невероятном (или уж, во всяком случае, маловероятном) родителе.

Словно бы согнувшись в три погибели под тяжестью осознания смехотворности и ничтожности предлагаемого ею товара, негритянка стоит, не поднимая глаз на графа Анри, не произнося ни единого слова, а вот так молча и беззвучно сует ему под нос сложенные веером цветные фотографии, на которых запечатлен пляж и его окрестности, то есть делает то, что делают на всех морских курортах во всем мире более или менее профессиональные фотографы, таскающие за собой свои громоздкие, кубической формы аппараты, устанавливающиеся на раздвижных штативах, состоящих из неизменных трех «ног», фотографы, показывающие в зависимости от сложившихся обстоятельств свои творения то настойчиво, с восхвалением собственных талантов, то сдержанно и скромно, но всегда неустанно, с неизбывной надеждой продать их семействам, находящимся на отдыхе, потому что счастливые родители могут узнать на одном из моментальных снимков своих собственных чад, играющих в песке, или угадать в одном из запечатленных на фотографии отдыхающих случайного знакомого, ставшего на время отпуска им другом.

Граф Анри не хочет отгонять от себя эту нищенку слишком грубо из-за ее более чем почтенного возраста и из-за ее немощи, почти увечья, а также из-за того, что она кажется ему такой одинокой, такой потерянной в этих краях, столь разительно отличающихся от общественных пляжей в Рио, в Сальвадоре в штате Байя и в Олинде в штате Пернамбуку, где кишмя кишат люди самых разных оттенков кожи и где негров, как и бедняков, гораздо больше, чем здесь, к югу от реки Уругвай. Чернокожая старуха это замечает и пользуется добротой предполагаемого клиента, чтобы еще более настойчиво предложить ему свой товар, несмотря на полное отсутствие с его стороны интереса к цветным картинкам. Не говоря по-прежнему ни слова (быть может, она немая?), старуха извлекает из пачки фотографий снимок довольно приличного качества, на котором запечатлена как раз терраса