Романески - Ален Роб-Грийе

Граф Анри бросает на снимок рассеянный взгляд, и тотчас лицо его застывает, на нем появляется выражение подозрительности, даже удивленно-испуганной неприязни. Ибо на почтовой открытке запечатлен он сам, собственной персоной, легко узнаваемый в элегантном костюме из мягкой ткани, сидящий за тем же столиком и наблюдающий за юными купальщицами, чей розовый мячик летает над поднятыми вверх возбужденными личиками и напряженно-вытянутыми крепкими руками. Итак, он сам, заснятый в профиль, занимает правую часть кадра, находясь почти на переднем плане, в то время как в глубине, слева, навсегда прерван и запечатлен навеки грациозный изгиб тела кружащейся в диковинном танце Марианик-Мари-Анж, совершающей нечто среднее между кульбитом и пируэтом, с резко выставленной вперед грудью и с широко разведенными в стороны ногами.

Де Коринт с раздражением ощущает, как через его левое плечо зорко смотрит на снимок так называемый папаша (вероятно, мнимый), осуществляющий за ним надзор и наблюдающий за тем, как он созерцает, быть может, уже слишком долго созерцает почти компрометирующую фотографию. Инстинктивно он, желая защитить себя от возможной провокации и, несомненно, на сей раз действительно чрезмерно поспешно, хватает этот снимок и запихивает внутрь пачки, делая вид, что столь же пристально рассматривает другую фотографию, более безобидную, так сказать, более нейтральную, безликую. К несчастью, следующая фотография только усугубляет его смущение и смятение по еще более понятным причинам. На сей раз он сам, граф Анри, заснят со спины, сидящим за тем же самым столиком, все в том же кресле, держащим перед собой всю ту же неизменную газету «Глоб», чьи развернутые страницы по обыкновению образуют У-образную большую защитную ширму; но это еще не все, так как чуть дальше между столиками, как бы двигаясь с пляжа справа (то есть с той стороны, где расположено кафе «Рудольф»), вырисовывается другая фигура… фигура мужчины, опирающегося на тонкую, поблескивающую металлическим блеском тросточку, замершего на месте, словно бы озадаченного тем, что его излюбленное место уже кем-то занято. Этот мужчина одет в такой же белый костюм из тонкого мягкого льна, и лицо его обращено на три четверти к объективу

И де Коринт ни на секунду не может усомниться в том, что это его собственное лицо, его фигура, его поза, его осанка, точно так же, как не может он усомниться и в том, что именно ему принадлежат и эта шелковая рубашка, и этот жемчужно-серый галстук, и эта серебряная трость, и все остальное. Так, значит, тот человек, который сидит за столиком и с гораздо большим трудом поддается опознанию из-за его положения по отношению к объективу, не он, граф Анри де Коринт, а кто-то другой? Но кто мог бы походить на него как его двойник?.. Анри де Коринт тщетно ищет в памяти недавние события (ибо всего лишь в течение последней недели он приходит сюда, в кафе «Максимилиан», пить по утрам кофе), но не может найти ни малейшего следа какого-нибудь происшествия, какой-то схожей ситуации, слишком особой, чтобы не запечатлеться в каком-либо, пусть самом отдаленном, уголке его мозга. Нет, ничего! А ведь если что-нибудь подобное случилось, он непременно запомнил бы хоть что-то, ведь даже чары и сладострастные изгибы тела избранницы не смогли бы ошеломить его настолько, чтобы он до такой степени лишился либо рассудка, либо памяти. А с другой стороны, чрезвычайно трудно представить себе, что с негативом был проделан какой-то хитрый трюк (с какой целью?), да еще проделан столь мастерски.

Словно для того, чтобы избавиться наконец от попрошайки, де Коринт проворно прячет в карман (довольно плохо, неумело изобразив нетерпение) странный «сувенир», на котором запечатлено событие, начисто отсутствующее в его памяти, правда, предварительно позаботившись о том, чтобы спрятать эту фотографию под другим, совершенно безобидным снимком, а в обмен он дает негритянке купюру в сто крузейро, что в то время составляло, вероятно, десятикратную стоимость его приобретения.

Горбатая нищенка, не говоря ни слова, не моргнув глазом, не поблагодарив покупателя хотя бы улыбкой и вообще ничем не выказав того, что заметила столь великую щедрость, поворачивается и удаляется, пересекая террасу из угла в угол и не задерживаясь ни на мгновение у других столиков, просто не обращая на них никакого внимания. Можно подумать, что она приходила в кафе только ради него, Анри де Коринта.

— Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут, — произносит у него над ухом с преувеличенной серьезностью, за которой может таиться скрытая ирония, бестактный человек, цитирующий святого Матфея на языке Гёте. Пожелав ответить на сие изречение не словами, а весьма красноречивой мимикой, долженствующей изображать крайнюю степень беззаботности, де Коринт, вольготно развалившись в кресле, откидывает голову назад и слегка поворачивает ее влево. Он обнаруживает, что взъерошенный старик смотрит не на него, а в противоположную сторону — в сторону старой уродливой негритянки, уже успевшей сделать пять-шесть шагов. Внезапно она каким-то чудом распрямляется, оборачивается. В этот миг озарения де Коринта словно осеняет, ибо ему кажется, что эти двое обмениваются взглядами, что они даже подмигивают друг другу как сообщники-заговорщики. И это вовсе не плод его воображения, так как навязчивый незнакомец, ничуть не стесняясь и становясь с каждой минутой все более фамильярным, продолжает разговор в еще более игривом тоне:

— Все-таки вы могли бы выбрать фотографию, на которой снята моя дочь! Даже если вы сомневаетесь в истинности нашего с ней родства!

«Этот человек страдает приступами безумия, выражающегося в склонности к безудержному полету фантазии, — отмечает про себя вновь насторожившийся и решивший отныне и впредь все время быть начеку граф Анри, — но, однако же, он упорно настаивает на своем родстве с девушкой. Во всяком случае, эта малышка говорит с подружками по-бразильски, то есть по-португальски без малейшего немецкого акцента. С другой стороны, оттенок ее кожи и цвет волос в точности соответствуют оттенку кожи всех немцев, что с конца прошлого века населяют некоторые районы штата Риу-Гранди-ду-Сул и в особенности небольшой штат Санта-Катарина, расположенный немного севернее и заселенный потомками тех самых фризов, что были когда-то давным-давно проданы герцогу де Жуанвилю, чтобы обживать его новые владения».

Несмотря на все свои сомнения и колебания, де Коринт делает вид, что желает продолжить игру:

— Да нет же, я вам верю. Примите мои поздравления! — говорит он.

Его партнер по наблюдению за резвыми прыжками красивой девушки, склонный к весьма резким переменам настроения, тотчас же кланяется ему, проявив при этом механическую скованность и чопорность, свойственные представителям прусского офицерства, де Коринт спрашивает:

— Вы немец?

— Разумеется! Но из Рейнской области.

Бесполезное уточнение относительно географии, которому странным образом