Русский город Севастополь - Сергей Анатольевич Шаповалов

от просителя. Павел подумал, расправил плечи и направился обратно в харчевню. Капитан все ещё сидел за канцелярским столом и перебирал бумаги. Его собутыльники продолжали играть в карты.

– Ну, что, господин сапёр, передумали? – криво улыбнулся капитан.

– Да, передумал, – решительно сказал Павел. – У меня есть веская причина получить деньги.

– Какая же? – безразлично спросил капитан, пряча шкатулку в стол.

– Вот какая! – Павел достал из кобуры револьвер, взвёл курок, направив ствол прямо в лоб капитану. – Могу заплатить свинцовой монеткой.

Капитан побледнел и грозно воскликнул:

– Молодой человек, не дурите!

Павел отвёл ствол чуть в сторону и спустил курок. Выстрел прозвучал в помещении звонко. Подсвечник слетел со стола, свечу размазало о стену.

– Вы с ума сошли! – вскочили офицеры.

Но Павел грозно предупредил:

– Не вмешивайтесь, господа! Это наши дела, семейные.

Капитан застыл с открытым ртом, не в силах двинуться.

– Спрячьте немедленно оружие! – требовал гусар, но боялся сделать шаг. – Вас отдадут под суд за такие выкрутасы!

– Ну что вы, господа, пугаете меня судом, – зло усмехнулся Павел. – Я каждый день со смертью в обнимку на бастионах. Боюсь, до вашего суда не доживу. Деньги! – грозно потребовал он.

Капитан встрепенулся, как кролик, выпущенный из клетки, быстро достал шкатулку, пальцы его так и мелькали, отсчитывая ассигнации.

– Рад был с вами познакомиться, господа, – поклонился напоследок Павел, выходя из харчевни. – Заходите к нам в гости, на четвёртый. В картишки перекинемся.

Пожалел только об одном – истратил последний патрон в барабане. Теперь пистолет – бесполезная железяка.

Обратно в Севастополь

Самылин нанял какого-то татарина на базаре, который ехал в Севастополь с возом сена. Обещал за полтора рубля взять их с собой. Вдруг, Павел, проходя меж торговых рядов, увидел деда Михо. Тот стоял подле меховой лавки и высматривал себе тужурку на овчине.

– Дед Михо, – а ты откуда здесь?

– Здравствуйте, ваше благородие! Да, вот, приехал муки прикупить, масла и всякого прочего.

– Да как же ты пробрался сюда. Дорога – жуть!

– Так, вы же по главному тракту пёрли, а дед Михо знает тайные дорожки. И лошадка у меня сильная. Я её не гоню. Она тянет потихоньку…. По горам, да по низинам – добрался. А вы каким ветром в Симферополе?

– Подлечиться. Рана никак не закроется.

– Вином надо с мёдом, – посоветовал дед Михо, – да не мазать рану, а внутрь. И поесть хорошо. Гляди-ка, ваше благородие, как исхудали. Эдак ветром скоро по степи мотать будет.

Павел хотел отшутиться, но слова все вылетели из головы, когда он увидел Марию. Она будто подплыла к ним, вся хрупкая, изящная. На ней был расшитый салоп, отороченный беличьим мехом, меховая шляпка с лентами, – прямо не дочь греческого купца, а француженка. Она смутилась, увидев Павла.

– Здравствуйте!

– Доброго дня, – еле смог ответить Павел.

– А вот и моя пташка, – нежно сказал дед Михо. – Что выбрала?

– Шаль красивую, – ответила девушка.

– Пойдём, посмотрим, – сказал дед Михо. – Вы, уж извините, – обратился он к Павлу. – Надо внучке шаль купить.

– Можно мне с вами? – краснея, напросился Павел.

– Отчего же нет? – согласился дед Михо.

В лавке висело множество шарфов, шалей, платков…. Мария выбрала тонкую шёлковую шаль. Она была голубая, словно утреннее небо и расцвечена тонким восточным узором. Удивительный вкус у этой девушки, – подметил Павел. Шаль не броская, не пёстрая, но очень красивая.

– Пятьдесят рублей? – ахнул дед Михо. – Да где же твоя совесть, Саул? – укорял он толстого торговца-караима.

– Послушай Михо, тебе ли о моей совести спрашивать? – отвечал тот, нахмурив брови. – Посмотри на ткань. Прозрачная, словно паутинка. А как переливается! Это тебе не турецкая и не египетская.

– Хочешь сказать – из Китая?

– Когда я тебе лгал, Михо? Да ты и сам видишь, что из Китая. Ну, не могу я её дешевле продать, даже тебе.

Дед Михо был в растерянности. Мария быстро прощебетала ему на греческом.

– Но как же без подарка уедем? – возразил ей дед Михо. – Может, другую выберешь?

– Нет, мне именно эта приглянулась, – с сожалением в голосе ответила Мария, но тут же улыбнулась и сказала: – Ничего, без шали переживу. Будут времена получше, тогда и купим.

– Извини, Михо, – развёл руками торговец.

Павел попрощался с дедом Михо и Марией. Самылин ждал его возле двуосной арбы. Гора сена возвышалась, укрытая рогожей и увязанная толстой верёвкой. Татарин сидел в телеге, курил. Самылин поглубже запихал вещи под сено, чтобы не намокли. Павел устроился на телеге. Татарин хлестнул лошадку кнутом. Воз тронулся.

– Стой!

Павел спрыгнул.

– Куда, ваше благородие? – испугался Самылин.

– Погоди, я – мигом.

Он побежал к лавке с шалями и платками. Потребовал у торговца ту шёлковую шаль.

– Семьдесят рублей, – объявил торговец.

– Да ты только что за пятьдесят её торговал, – возмутился Павел.

– Так, то же для внучки деда Михо. Стариков надо уважать. А вы для мадмуазели берете, – нашёлся торговец. – Ну, хорошо! Только вам отдам за шестьдесят пять.

– Не дури! Пятьдесят торговал, так отдай за эту же сумму, – требовал Павел.

– Эх, вам не стыдно, ваше благородие? Для любимой девушки десять рублей жалеете? Шестьдесят.

– Некогда мне с тобой торговаться. Пятьдесят пять даю или пойду у другого куплю.

– Такую? За пятьдесят пять? Где же вы её найдёте? – усмехнулся торговец, но тут же согласился: – Хорошо – ваша взяла.

Павел свернул бережно шаль и спрятал под шинелью на груди. Она грела его сердце, когда Павел представлял, как подарит её Марии, как она вспыхнет…. Но тут же воображаемое счастье его обрывалось, когда подумывал, что надо будет отчитаться перед Мельниковым за недостачу пятидесяти пяти рублей…. Он же, выходит, своровал? Утаить правды Павел никак не мог. Сказать, что отдал эти деньги мздоимцу управляющему? Но это – ложь, это – бесчестие!

Как назло в это утро зарядил холодный, настырный дождь. Павел кутался в шинель, прикрывшись рогожей. Кляча еле тащила телегу. Татарин что-то напевал заунывное, выглядывая из-под кожаного плаща. Хорошо, что ночью подморозило, и колеса не проваливались глубоко в грязь. Самылин, тот все трудности принимал стойко. Казалось ему наплевать на дождь, на холод. Дымил трубкой и размышлял о чем-то, о своём. Вдруг усмехнётся и спросит у татарина:

– Эй, дядька, ты про что ноешь? Зубы болят?

– Дурак, ты, – отвечал тот. – Это песня такая.

– Сам – дурак. Спел бы что весёленькое. Без того тошно, вон обратно на бойню едем.

– Не знаю я весёлых песен. Хочешь – сам пой, – обижался татарин и вновь начинал тянуть заунывный напев.

– Папаша – в сторону!

Их обошёл добротный фургон немецких колонистов, запряжённый четвёркой сытых лошадей.