Длань Одиночества - Николай Константинович Дитятин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На стол, перед Аркасом, легло широкое блюдо с муляжом курицы, скрученной из жирных, грязных и пахучих целлофановых пакетов. Рядом улыбчивый официант поставил стакан, на треть полный грязной густой водой.
— Приятного аппетита, — пожелал он елейным голосом и удалился.
Аркас медленно смахнул тарелку и стакан на землю.
— И теперь ты перенесла привычную среду обитания сюда, — мрачно проговорил он.
Максиме хихикнула.
— Возможно. Об этом я не задумывалась. Считаешь, что я просто обставляю новое жилище по своему вкусу?
— Я думаю, что ты запуталась в своих целях, и уже не уверена в том, что мотивы твои достаточно серьезны.
Максиме положила половинки булочки на стол, вздохнула, и откинулась на спинку стула.
— Опять ты за свое. Какой-то психоаналитический блеф. Мой ум, несмотря ни на что, упорядочен. Я точно знаю, Никас, что люди не заслуживают страстей. Они используют их во зло.
— Они… — Никас осекся. — Хорошо, давай не будем тратить время на бесполезные споры.
Максиме воспряла и повеселела.
— А чем тогда займемся?
Никас встал, поднял столик, сбрасывая все, что на нем было на пол, и отшвырнул его в сторону. Потом припал на одно колено и протянул женщине руку.
— Я приглашаю вас на танец, мадемуазель. Вы ведь мадемуазель?
— По-моему, да, — задумалась Максиме, улыбаясь до ушей. — Не вижу следов от кольца на пальце. Как и у вас, милсдарь. Вы свободны?
— В такой компании, возможно, что уже и занят.
Максиме расхохоталась.
— Тогда я согласна.
Она приняла его руку, и они оба выпрямились. Никас осторожно прижал ее к себе. В этот раз пятно на груди немного нервировало его. Казалось, Одиночество алчно присматривается к его сердцу. Но потом он отбросил этот страх, ему отвратительна была мысль, что он может как-то задеть своим отношением Максиме.
Та положила обрубок руки на его плечо.
— Странновато, да? Ты когда-нибудь танцевал с девяноста пятью процентами человека?
Аркас усмехнулся и медленно повел ее, кружа, из терассы на зеленый луг. Музыка усилилась для них двоих, а солнце нырнуло к горизонту, чтобы закат нежно разогрел чувства.
— Ты гораздо больший человек, чем я, — сказал Аркас негромко.
— Что? — Максиме положила подбородок на его плечо.
— Я говорю, что никогда еще не был так близко с кем-то настолько сильным. Воля рассказала нам, как ты смогла укротить Одиночество. Это… Слушай, может быть ты и есть символ того, что мы можем с ним справиться, если не будем поддаваться искушению пожалеть себя.
— Подожди, — Максиме сняла белые босоножки и отбросила их. — Мягкая травка, ух!
Никас нетерпеливо притянул ее к себе.
— А я-то думала, что я символ трусости. Нежелания следовать путем героического самопожертвования.
— Позитив просто не знал иного пути.
Максиме фыркнула.
— Нет, знал. Я иду по нему. Вопрос трусости здесь стоит очень остро, как мне кажется. Кто по-настоящему боится делать необходимые вещи? Я или они? Нужно уметь проигрывать, Никас. Они не умеют. Страх заставляет позитив думать, что правы они. Но прав тот, кто сильнее. Это истина, которую невозможно оспорить. Ведь речь идет не о грубой, невежественной силе. Это, помимо прочего, сила морального превосходства. Я стою выше вас, потому что знаю больше. Видела больше. И сделала куда больше.
Никас закрыл глаза.
— Как ты вообще оказалась пилотом спасательного вертолета? Ты ведь возила наркотики.
— До войны, да, — ответила Пророк. — Как-то раз я, в жопу пьяная, шла по улице и увидела девочку рядом со входом в хибару. Малышка просто сидела там, обхватим руками коленки, а из дверей торчали женские ноги. Все в язвах. Я бы не обратила внимания, но что-то мне в этой девочке показалось знакомым. Знаешь, как будто в зеркало посмотрелась. Я зашаталась в ее направлении. В общем, оказалось, что ноги принадлежали ее матери. Приходил папа. Папа требовал деньги на дозу. Они долго ругались в дверях. А потом папа ударил маму. Вот и все.
Вокруг собирались люди. Они стекались со всех сторон, чтобы замереть в удалении, наблюдая за танцем. Никас искал взглядом мать, но — тщетно. Он встретился именно с тем человеком, которого звало сердце.
— Я дала девчонке денег. А потом облевалась и вырубилась. Она накрыла меня какой-то дерюгой. Наутро мы похоронили ее мать. Я ведь жила среди этих людей, думала я. Они — моя плоть и кровь. Многие из них давали мне кров и пищу. И что делаю я? Меня затрясло, почему я стала такой равнодушной? Какое-то время я потратила, чтобы отыскать тех, кто помогал мне, и вернуть долг. А потом грохнула война. У нас и больница-то настоящая была одна на всю столицу. Я пошла туда, чтобы предложить хоть какую-то помощь. Им нужен был пилот. Иностранцы не хотели ехать. Я поняла, что это знак. И вот… Я начала спасать людей. Не как раньше. По-настоящему. Полюбила, почувствовала, что теперь я не одна. Что я кому-то нужна.
Люди вокруг начали меняться. Глубокие тени скрыли их лица, а позы стали сгорбленными. Они подняли руки перед собой, согнув узловатые кисти, словно ждущая стая крыс.
— Это негатив? — спросил Никас. — Зачем ты его привела?
— Он идет сам, — Максиме не отрывалась от его плеча. — Ты все еще не понял? Он идет сам. Присоединяйся к нам, Никас. Ты ведь не герой позитива. Ты не сможешь организовать его так, чтобы составить мне конкуренцию. И ты не хочешь этого. Ты любишь меня.
Никас молчал.
— Мы пойдем вместе, выжигая все, что может болеть, — теплый шепот ласкал мочку уха. — И когда дойдем до конца, станем свободны. И все остальные — тоже.
Шипяще-каркающий хор вторил ей:
— Освободи нас!
В глазах Максиме была мольба. Искренняя просьба одуматься. Аркас почти физически ощущал притяжение между ними. Он не хотел отпускать
