Длань Одиночества - Николай Константинович Дитятин

Она завозилась, опираясь на руки.

Не обращая на нее внимания, ЛПВВ подняло то единственное, что осталось от его нежной копии. Черный стальной осколок. Медленно, словно опасаясь, оно поднесло его к трещине на груди. А потом аккуратно вставило. Грани сошлись идеально. ЛПВВ окутал бесшумный ореол собственной реальности. Оно пропадало в круговерти событий, непонятных никому, кроме него. Потоки миллиардов судеб омывали его, как весенние ручьи омывают камень.

Воля качалась на непослушных ногах. С усилием она шагнула вперед, отводя назад руку. Лезвие выдвинулось только наполовину и застряло. От усилий хозяйки вытолкнуть его, оно печально заскрипело, но Воля не обратила на это внимание. Охваченная материнским гневом, она выбросила руку вперед и рассекла пустоту. ЛПВВ уже ушло. Воля, не совладав с инерцией, упала на пол и застонала сквозь зубы. А потом покачала головой.

Вскоре она уже с молчаливой решимостью чинила себя на собственном троне. Она будет делать это столько, сколько понадобиться. Неважно как часто ее будут разбивать и калечить.

Воля неискоренима.

* * *

Голова Никаса лежала на коленях Котожрицы. С помощью Солнышка, они забрались очень высоко, оставшись вдвоем на белой крыше, которая теснила само небо. Несмотря на высоту, здесь царило почти полное безветрие. Изредка легкий ветерок приподнимал локоны рыцаря и прикасался ко лбу Никаса холодными пальцами.

— Тебе нужно уснуть, но, засыпая, думать о человеке или людях, которых хочешь увидеть, — почти пропела Котожрица.

— Это будет просто сон? — спросил Никас.

— Вы встретитесь во сне. Если они спят, то это будет сновидение. А если бодрствуют, то греза, наваждение. Но это будет именно человек, его разум, а не твоя фантазия.

— Я понял, — Никас потерся затылком о ее колени. — Осталось только заставить себя уснуть.

— Используя силу Пушистых богов, я передам тебе их благословление, — очень серьезно сказала Котожрица. — Благородную сонливость. А теперь сосредоточься на своих любимых, а я напою тебя из кубка дремоты.

Аркас представил мать и Ольгу. Вместе. Как они сидят за столиком летнего кафе. Светит солнце. Официант только что принес два апельсиновых фреша. Они разговаривают о чем-то, прыскают журчащим смехом, словно рассыпая хрусталь. Как это умеют женщины. Они сегодня собираются пойти в кино и по магазинам. А он будет их шофером, притворно вздыхающий, но довольный, что все хорошо, что они вместе, и это время великого счастья закончиться нескоро. Может быть, никогда.

Котожрица массировала его голову странно покалывающими пальцами, что-то мурлыкая. Никасу показалось, что в него действительно вливается баюкающая сила. А потом его рук коснулись мокрые носы. Они благосклонно обнюхали его. Кто-то свалился справа у плеча и принялся урчать, вылизываясь перед сном. Руки стали ватными. Другой призрак улегся в ногах, удобно положив подбородок на человеческое колено. Ноги онемели. Третий устроился на груди и дыхание Никаса замедлилось. Стало глубоким и спокойным.

Затем Котожрица поцеловала его в лоб.

Никас захлопнул дверь кабриолета, снял с себя пиджак, оставшись только в легкой кремовой рубашке, и закинул его на заднее сиденье. Он полной грудью вдохнул нагретый, но еще свежий воздух поздней весны. А потом пошел по красиво выложенной тропинке в сторону кафе. Он с удовольствием разглядывал аккуратно подстриженные кусты, в которых шмыгали разноцветные птички. Декоративные статуи из железных прутьев. Флажки с забавными картинками.

Где-то шумел искусственный водопад. Жужжали шмели. Хлопали теннисные ракетки. Играла музыка, тихая настолько, чтобы не выбиваться из гармонии фоновых звуков.

Аркас медленно, предвкушая встречу, обошел белое с зеленым, здание кафе и вышел на террасу. Он услышал голос матери, которая рассказывала что-то Ольге. У Никаса заколотилось сердце. Он не видел их столик из-за ажурных перегородок, но они находились буквально в десяти метрах. Что он скажет? Как начать эту безумную историю. И, главное, как закончить?

Мама, Оля, простите. Я никогда не вернусь. Я спасаю человечество от негатива. Может на стол забраться, чтоб повнушительнее? А может соврать что-то? Но что? Куда я мог уехать, так, чтоб ни одной весточки? Что я за сын? И друг.

Нет. Как ни безумно это звучит, но я должен сказать правду. Что я попал в место, — он прошел еще одну перегородку, — особое место, из которого не возвращаются. И что там я обрел цель, — еще перегородка, — особую цель, от которой нельзя отказываться. Не печальтесь обо мне, — да сколько же их?! — ведь я делаю это, потому что люблю. Вас. Всех.

— Привет ма… — Никас застыл.

Он мгновенно превратился в собственную восковую фигуру.

— Привет, мой медовый пряничек, — улыбнулась Максиме. — Садись, я уже сделала заказ. Все как ты любишь: огромная чашка сопливого благородства. Я попросила официанта навтыкать побольше соломинок, чтоб ты мог втягивать его в себя как можно быстрее.

Никас молчал, не двигаясь с места.

— Что? — Максиме поправила ворот изящной алой блузки. Та уже отсырела в области груди и покрылась черными пятнами. — Ты сам пришел.

— Нет, — каркнул Никас. — Не может быть.

— Я сама немного озадачена, — женщина выпятила нижнюю губу. — По-моему мы уже все сказали друг другу. Или ты хотел просто напоить меня и развести на быстрячок в кустах? Я видела здесь беседку в глубине черемуховой рощи. Можем пойти туда. Да садись же ты!

Никас не сел, а рухнул на стул.

— Я ведь хотел увидеть мать, — проговорил он тоскливо.

Потом подался вперед и сложил руки на столешнице.

— Похоже, что нет, — Максиме потрогала живые цветы в вазе.

Они отшатнулись от нее, словно действительно были живыми.

Подняв ожесточившийся взгляд, Аркас глядел, как она достает булочку из корзинки, и нюхает, словно пробку от бутылки с дорогим вином.

— Я любила запахи еды, — сказала она с улыбкой. — Могла ничего не есть днями и не страдать от этого, но запах свежего хлеба сводил меня с ума. Муку привозили не часто. Иногда мы грызли сухари неделями. Мне-то ничего, но раненые не могли их раскусить. Приходилось давать им кашу из дробленого хлеба в воде. Но никто не жаловался. Все знали, что в других местах, ближе к фронту еще хуже. Гораздо. Там за эту кашу могли отдать отцовские часы с руки.

— Что это за война? — спросил Никас. — Из какого ты вообще времени?

— Для тебя я в любом случае гость из недалекого прошлого, — булочка была разломлена. — А война… Это была война нищих. Мой вертолет был единственным. Представляешь? Целая страна горит в гражданском конфликте, а раненых перевозит один-единственный вертолет. И тот подарен