Сто лет одного мифа - Евгений Натанович Рудницкий

во время фестиваля много общался с Францем фон Эппом и Эрнстом Рёмом. По-видимому, именно тогда произошла его первая размолвка с будущим организатором штурмовых отрядов (СА), который после этого уехал в Боливию, где в течение нескольких лет проработал военным советником правительства этой страны. Разумеется, огромное удовольствие Гитлеру доставили не только представления, но и встречи с боготворившими его дамами и общение с верными соратниками по партии. Его возмутило только то, что на партию Вотана в Кольце был приглашен прославленный солист Берлинской государственной оперы Фридрих Шорр. По словам Винифред, ему было невыносимо, «что партию Вотана исполняет, как нарочно, представитель той самой расы, которая нас губит в расовом, политическом, моральном и художественном отношениях». Разумеется, на самих представлениях Гитлер не высказывался по этому вопросу вслух, однако, наведываясь в пивную «Ойле», где собирались деятели искусств, в том числе участники спектаклей и многие друзья семьи Вагнер, он кричал о позоре нации: подумать только, партию верховного германского божества исполняет еврей Фридрих Шорр. О своем тогдашнем возмущении Гитлер вспоминал и в 1942 году: «Это меня так разозлило, для меня это был позор расы! Почему они не могли взять Роде из Мюнхена?»

Фридрих Шорр родился в 1888 году в венгерском городе Надьварад (ныне Орадя, Румыния). Молодость он провел в Вене, где его отец служил кантором в синагоге. Получив вокальное образование, он пел в Граце и в пражском Немецком театре, в 1918 году Клемперер пригласил его в Кёльнскую оперу, а с 1923 года он выступал в Берлинской государственной опере, где прославился в ведущих вагнеровских партиях. На фестивале он выступал до 1931 года, после прихода к власти нацистов пел в Праге и в Венской государственной опере, после аншлюса Австрии эмигрировал в США и с огромным успехом исполнял на сцене Метрополитен-оперы партии Гунтера, Тельрамунда, Амфортаса, Вотана и Ганса Сакса, а также Зарастро (Волшебная флейта), Писарро (Фиделио), Иоаканаана (Саломея) и многие другие. В 1943 году он ушел со сцены и возглавил Манхеттенскую школу музыки. Шорр умер 14 августа 1953 года в Фармингтоне, штат Коннектикут. Он был явно одним из тех, чье участие в этом и последующих фестивалях способствовало притоку публики в Байройт.

Воспользовавшись тем, что Козима на фестивальных представлениях не присутствовала, Зигфрид решился внести некоторые изменения в сценографию Парсифаля и в трактовку роли Кундри, которую он заново отрабатывал с Эммой Крюгер. Убедившись, что певица верно восприняла внесенные им поправки, Зигфрид попросил певицу ничего не говорить о них его матери: было очевидно, что они противоречили ее собственным установкам, основанным на понимании драматургии покойного мужа. В соответствии с эскизами Зигфрида сценограф Зёнляйн видоизменил декорации второго действия: «В начале 1925 года от Зигфрида пришло письмо с совершенно иной идеей: теперь волшебная местность представлялась ему в виде раскрашенного в переливающиеся, ослепительные, зловещие тона индийского храма в скале. – В качестве образца планировки храма был приложен исчерканный цветными карандашами листок с несколькими рисунками. – Я был изумлен, но они меня воодушевили, и, сделав несколько эскизов, я быстро выполнил модель. Получив ее в Байройте, Зигфрид пришел в восторг и использовал ее для состоявшегося 23 июля первого представления Парсифаля. На переднем плане – фиолетово-красное обрамление в стиле, родственном индийскому. Пространство за этим обрамлением разделено посередине подпирающей потолок желто-сине-зеленой колонной, которую обвивают высеченные из камня змеиные тела. С правой стороны к расположенной перед ней на высоте одного метра площадке (наблюдательному пункту) ведет закругленная лестница. На заднем плане – переливающийся желтым и синим занавес из грубого батика; слева – черно-зелено-синяя вуаль, из-за которой появляется Кундри. Все это было чрезвычайно эффектно, хотя и находилось в окружении старых декораций Парсифаля». Зигфрид, разумеется, беспокоился по поводу повторения прошлогоднего эксцесса с исполнением гимна «Германия превыше всего», поэтому он снова распорядился отпечатать памятки: «Просим почтеннейшую публику воздержаться от пения после исполнения Мейстерзингеров. Здесь в цене только искусство».

На этом фестивале Гитлер еще ближе сошелся с Вагнерами, прежде всего, разумеется, с Винифред. С тех пор она стала звать его Вольфом, а дети – дядюшкой Вольфом. Восьмилетний Виланд даже признался, что предпочел бы, чтобы Гитлер стал его отцом, а Зигфрид был дядей. К концу фестиваля Вагнеры получили от своего друга экземпляр первого тома Моей борьбы с дарственной надписью. Потратившей на Гитлера массу сил и средств Хелене Бехштейн достался от него еще более ценный дар – не только подписанный экземпляр книги, но и рукопись, бо́льшая часть которой была отпечатана на пишущей машинке в тюрьме Ландсберг Рудольфом Гессом.

* * *

После фестиваля супруги Вагнер совершили автомобильную поездку в Швейцарию, где провели несколько недель. Винифред была в Байройте первой женщиной, получившей водительские права. Она не только научилась водить личный автомобиль, но также проводила его техническое обслуживание; для этого она переодевалась в рабочий комбинезон и спускалась в выкопанную в саду Ванфрида ремонтную яму, чтобы, к примеру, слить отработанное масло из картера. В случае прокола шин, что случалось нередко, она самостоятельно поднимала автомобиль на домкрат и сама меняла колесо, в то время как Зигфрид, по его же словам, «беззаботно покуривал, прогуливаясь по деревенской улице». Если же ей предлагали помощь участвовавшие в поездке знакомые, она со смехом отвечала, что они «бессильны чем-либо ей помочь». Винифред приобретала в доме все бо́льшую власть, и стареющий Зигфрид ничего против этого не имел, однако его сестры никак не могли смириться с тем, что их лишили всякого влияния. Следствием этого стала неприкрытая вражда между Винифред и Даниэлой, считавшей себя наиболее близким Козиме лицом и хранительницей семейных традиций. Она никак не могла поверить в то, что дети Винифред унаследовали свой необузданный характер от деда (хотя могла бы легко в этом убедиться, перечитав Мою жизнь), и уверяла всех, что дети ее невестки – от разных отцов, включая Карла Мука, финансового директора Альберта Книттеля и дирижера Франца фон Хёслина.

Измученный постоянными склоками сестер и необходимостью постоянно улаживать трения между ними и женой, Зигфрид был вынужден просить Даниэлу покинуть Ванфрид и снять себе квартиру; в результате ее ненависть к Винифред еще больше усилилась. По мере того как дети взрослели, их внешнее сходство с великим дедом становилось все более и более очевидным; особенно заметно фамильные черты проявились у Фриделинды. Хотя музыкальные способности у них явно отсутствовали, все с нетерпением ждали появления в семье нового музыкального гения. Зигфрид не торопился учить детей музыке, полагая, что в восемь-девять лет ребенок может постичь за год больше, чем за несколько лет, если