Гении разведки - Николай Михайлович Долгополов

В 1939 году его, как и несколько сотен комсомольцев, ждала профессия другая. Старые чекистские кадры были выбиты чистками, Наркомату внутренних дел требовались молодые способные ребята, к числу которых и отнесли Ваню Михеева.

Он прошел трудную и всестороннюю проверку. В последний момент зачисление в НКВД зависло на волоске. Пришлось доказывать, что его семья не кулацкая, как было записано в каких-то неведомых документах, а происходит он из твердых середняков. Проверили, поверили и приписали к главному экономическому управлению.

Проявил способности, и в 1940 году Михеева перевели уже в более престижную внешнюю разведку. Яростно учил английский. Собирались в конце 1941-го отправить Ивана в Иран или Афганистан, где должен был работать под легальной крышей.

Но пришла война, и Михеева определили на время в истребительный батальон НКВД, где он без видимой пользы отслужил несколько недель. Думал, о нем забыли. А ведь до этого уже полтора года проработал в НКВД, поднабрался опыта. Сейчас идет война, а никакого к нему интереса: проверяет, как налажена ночная охрана, патрулирует улицы, в надежде поймать немецких парашютистов или тех выродков, кто наводит самолеты с крестами на военные объекты. Поэтому первый в жизни вызов к высокому руководству на Лубянку — сразу к начальнику управления по работе в тылу врага — Михеева и обрадовал, и удивил, и насторожил.

Как и первые же вопросы, заданные ему известным всей разведке комиссаром 3-го ранга Павлом Судоплатовым и привлекательной, довольно молодой женщиной, позже он узнал, Зоей Рыбкиной: «Как относитесь к религии? Есть ли верующие в семье? Бывал ли в церкви на богослужениях и знаком ли с православными обрядами? Сам-то — крещеный?» На все это, как и на всем и на каждом шагу задававшийся в те годы вопрос: «А немецкий знаете?» — ответил твердым и честным: «Нет».

Тут же выяснилось: Рыбкина и Судоплатов решали, кого из двух кандидатов взять в группу, которая должна работать в тылу у немцев под «церковным прикрытием». Выбрали Михеева. Был он в ответах правдив, быстр, никакой неприязни к церкви, в отличие от другого кандидата, не высказал.

Наутро Михеева познакомили с командиром разведывательно-диверсионной группы, будущим резидентом, капитаном Василием Михайловичем Ивановым. Тот тоже был не слишком в курсе предстоящего. Но им быстро разъяснили: в тылу у немцев вы, иподиаконы, будете помогать настоящему епископу вести церковные службы. Ну, и, конечно, заниматься разведкой. «Может, архиереями станете», — рассмеялся Павел Анатольевич, не предполагая, что вещей шуткой определяет судьбу Михеева на долгие-долгие годы.

Возникала масса сложностей. Иванов с Михеевым были далеки от церкви настолько, насколько только можно было. Как себя вести в церкви? Как молиться? А они ни единой молитвы не знали. Ладно, если есть шанс как-то обмануть немцев, не понимают они Россию с ее православием. Но своих, русских, настоящих верующих не проведешь. Значит, малейший промах — и конец легенде? Донесут, арестуют, допросят… И уничтожат вместе с епископом, о котором говорил Судоплатов.

Сомнения решительно рассеяла Рыбкина. Понятно, что времени почти нет. Но вас обязательно всему научат. За это возьмется сам епископ.

И тут же на горизонте появился Василий Михайлович Ратмиров. Он по отдельности побеседовал с Михеевым и Ивановым. Отношения с ним у Михеева да и у капитана Иванова сложились сразу. И между двумя разведчиками — тоже. Сблизили опасность, предстоящее общее дело.

Как же уважительно пишет Иван Михеев в своих записках о епископе Василии. Столько испытаний, риска, вынужденных и непредвиденных поступков, а в адрес Ратмирова — ни единого упрека. Только благодарность за умелое приобщение к Богу и к новой профессии. Именно профессии, потому что немолодой, не очень физически крепкий Ратмиров занимался с разведчиками, не щадя себя. Они это поняли. И отвечали на его старания смирением и усердием. Каждый день на квартире у Зои Ивановны владыка Василий обучал своих помощников — членов разведгруппы — всему тому, что было необходимо знать для участия в архиерейских службах, и многим другим церковным премудростям. И только церковное облачение примеряли в кабинете у Судоплатова. Занимались часами, иногда до изнеможения. Рыбкина все время поторапливала: мало, мало времени!

Не только заучивали молитвы, но и с помощью наставника вникали в их суть. Тут не ограничилось Отче наш. За этой главной молитвой пошли и другие. Но когда добрались и до них, выяснилось, что даже длинные, такие как молитва Василия Великого или псалом Давида, — заучивались легче, быстрее. Наступило понимание, радость от приобретенного. Постигнув суть, запоминать сделалось легче.

Несмотря на близость фронта, московские храмы не закрывались. Наведывались в разные церкви, налагая на себя знамение. Ратмиров показывал, как правильно ставить и зажигать свечи, подходить под благословение не только к нему, но и к другим священникам. Особенно непросто было научиться помогать вести службу.

Разведчикам, они об этом говорили только между собой, чудилось, что верующие порой смотрят на них как-то косо. Неужели догадывались? Ратмиров это понял. И однажды «невзначай» пояснил, что все начинающие, даже паства, впервые приходящая в храм, чувствуют себя неловко. Успокоил: ничего, со временем пройдет.

На первые занятия приходил и незнакомый двум разведчикам паренек-радист. С радиоделом у него было все в порядке. А вот с верой… Числил себя в истовых безбожниках, всячески это свое презрение напоказ выставляя. Когда в очередной раз исковеркал слова молитвы, Ратмиров спокойно сказал ему: «Спасибо, вы свободны».

А Василий Иванов и Иван Михеев, по оценке строгого пастыря, за месяц многое освоили. Насколько правдоподобно, предстояло выяснить уже в Калинине, куда решением главы Русской православной церкви Василий Михайлович Ратмиров был назначен епископом Калининским и Кашинским.

С трудом, используя все