Гении разведки - Николай Михайлович Долгополов

В 1953 году после казни Берии в органах начались чистки. Среди осужденных и попавших на долгие годы во Владимирский централ и генерал-лейтенант Судоплатов, и его верный зам генерал-майор Эйтингон.

Полковника Рыбкину неприятные события обходили стороной. До тех пор, пока на партсобрании она не отказалась публично осудить Судоплатова. И сразу же — приказ об увольнении из органов. До полной выслуги лет — полтора года, на руках — маленький сын и мать. И Рыбкина просит дать дослужить, пусть хоть где.

И ее, героя войны, резидента разведки, отправляют на работу в ГУЛАГ. Почти два года фактически в лагерях. Герой войны, полковник, она переходит в МВД, занимает должность старшего лейтенанта., носит высокую папаху, проводит воспитательные беседы с заключенными в Воркутлаге.

А еще им помогает. Была тогда такая практика: люди, даже выдержавшие, свое отсидевшие, получали новый срок, отправлялись на поселение. Зоя Ивановна, как и еще до войны попавший точно в такую же ситуацию полковник и будущий легендарный Герой Советского Союза Дмитрий Медведев, помогала заключенным добиться справедливости, вернуться к нормальной жизни. Вроде бы Рыбкина всего лишь соблюдала закон. Но в те времена это тоже было большой смелостью со стороны попавшей в опалу разведчицы.

Зоя Ивановна Рыбкина отслужила свое, вернулась в Москву в 1956 году и вышла в отставку.

Вы не знаете специфики разведки

Ее первые литературные опыты посвящены разведке — чему же еще. Но в издательствах ей говорили прямо: написано гладко, а вот специфики разведки вы не знаете. Не делать же ей было большие глаза и выдавливать наивное: откуда?

Ну, то же самое говорили и полковнику Абелю, скрывшемуся под псевдонимом Лебедев и принесшему на суд издателей книгу о разведчиках: неплохо, но не Абель.

И Рыбкина принялась писать о Ленине. Это было можно. И среди сотен, может, и тысяч конкурентов, сочинявших на ту же разрешенную тему, выбилась в лучшие. Превратилась, вернее — «возвратилась» в Воскресенскую, начала все с нуля, завершала карьеру лауреатом.

После того как ее «выдал» Крючков, Зоя Ивановна взялась за книгу о себе. Но повесть «Теперь я могу сказать правду» вышла в свет после кончины чекистки и писательницы. Долгий ее путь завершился на 85-м году жизни в 1992-м.

Был ли он счастливым? Местами, конечно.

Бог простил и помог

Иван Михеев

В годы Великой Отечественной войны на помощь народу и разведке пришла православная церковь.

Приходилось мне слышать о загадочном разведчике-священнослужителе от своего старшего друга А. З., который знал многих. С некоторыми строгий А. З. знакомил не лично, а заочно, по телефону представлял меня, журналиста. А там уж — как сложится. Так, виделись потом годами с полковником Павлом Георгиевичем Громушкиным, изготовившим документы и для Николая Кузнецова, и для Абеля — Фишера, и для сотен других. Встретился однажды в жизни с полковником без фамилии, приводившим после войны в чужих странах вместе с женой в исполнение смертные приговоры, вынесенные палачам и предателям.

С подачи А. З. с Иваном Ивановичем Михеевым договорились увидеться в Центральном доме работников искусств. Уже тогда несколько обшарпанный, с виду старомодный ЦДРИ по-прежнему оставался пристанищем для интеллигенции и интеллигентов, не разбогатевших в изменчивую эпоху сокрушительных реформ. Я и сейчас наведываюсь в этот не сдавшийся торговцам и рестораторам бастион культуры, никак не смущаясь скрипучими потемневшими полами и потертыми красными дорожками.

На сохранившемся бело-синем билете, приглашавшем в октябре 1997 года на выставку художников-разведчиков, имена все тех же Абеля, заслуженного работника культуры РФ Громушкина, псевдоним живописца — одного из будущих Героев России, и Ивана Михеева…

Замечу, что многие разведчики отлично рисуют. Отношу это к необходимой для профессии наблюдательности, твердой руке, умению разглядеть то, что другим недоступно. К тому же некоторые нелегалы успешно работали в «особых условиях» именно под прикрытием живописи — занятием вольных людей, представителей свободной профессии, освобожденных от постоянной обязанности ежедневного хождения на работу, зато вольных в передвижении по свету.

Почему-то сразу узнал Михеева. Был он и по виду типичным русским батюшкой с большой окладистой бородой. Ему бы крест вместо галстука и, пожалуйста, хоть сей момент на службу в храм Божий. Не благословлял, а спокойно отвечал рукопожатием на приветствия знакомых ему художников-разведчиков. Еще отличали его от священника шесть колодок наградных планок на пиджаке. В 1997-м фронтовиков оставалось, царство им небесное, еще немало, и Михеев вполне вписывался в общую картину.

А его собственные полотна были солидны, основательны, сделаны крепко, добротно и кистью уверенной. Поговорили. Записал я наш разговор на диктофон. Художник, разведчик, в годы войны священнослужитель обещал узнать, можно ли рассказать о его военных подвигах. Упомянул, что в трудные годы был заброшен в Калинин, где провел «в оккупации определенное время не без пользы для Службы». Сейчас он полковник в отставке. Ответ пообещал дать скоро.

И вскоре действительно позвонил А. З. с извинениями от Ивана Ивановича. Почему-то я так и предполагал: «Раскрывать Михеева рано, надо еще немного подождать, не