Дыхание в унисон - Элина Авраамовна Быстрицкая

— Ты даже представить себе не можешь, какой тебя ждет сюрприз! Вот напряги память, вернись назад — на сколько лет? Сейчас у нас 2013-й? Выходит, 13 лет в этом столетии и плюс примерно полвека в двадцатом. Ты помнишь мою первую роль в Вильнюсском театре?

— Конечно, помню! Тогда весь город гудел, такой успех был! Меня поймал в университетском коридоре наш завкафедрой русского языка, полчаса выражал свое восхищение, и это тебе не хлыщ какой-нибудь, профессор, инвалид войны, Серафим Михайлович Потапов, замечательный лингвист, один из самых любимых наших преподавателей. А еще мама с папой тогда купили гигантский букет хризантем цвета меда и прятали у соседки, чтоб ты раньше времени не увидела!

— Подожди, это ты мне все про закулисные дела рассказываешь. Ты лучше вспомни спектакль, кто был моим партнером. Или забыла?

— Да помню я прекрасно, очень часто твоим партнером на вильнюсской сцене был Лев Васильевич Иванов, я спустя много лет увидела его в фильме «Звезда пленительного счастья», обрадовалась, как будто родственника встретила! Замечательный артист московской школы, его потом во МХАТ пригласили, в начале шестидесятых. А в том первом, для тебя премьерном спектакле, арбузовской «Тане», у тебя два партнера были из двух составов — это, если я не ошибаюсь, Владимир Кутянский и Ефим Байковский, ты еще тогда просила присмотреться к ним, как будто я в этом что-нибудь понимала.

— А кто, по-твоему, по мастерству выше стоял? Имею в виду из этих двоих.

— Помню, что Владимир такой очень деликатный был, застенчивый, помоложе и, по-моему, прихрамывал, оттого и стеснялся больше. А красив был, как Купидон из Голливуда. Но профессионально более ярким был, конечно, Байковский. Он фактурнее, у него голос богаче. И еще знаешь, как теперь вспомнить, он мне чем-то Жана Габена напоминает. Не хлопотал лицом, не суетился. Глыба монументальная. Сколько я помню, у всех его персонажей за плечами просматривалась биография, богатый духовный мир. Очень колоритно воплощал своего героя.

— Вот ты сама ему завтра все это и скажешь, — победным тоном заявляет мне Лина и внимательно ищет на моем лице реакцию: мы ведь говорили о временах полувековой давности.

— То есть как это я скажу ему? Он что, в Москве, вы общаетесь?

— Представь себе, народный артист России и Грузии Ефим Исаакович Байковский — ведущий и старейший актер театра им. Маяковского, и мы с тобой приглашены на завтрашний спектакль. Это «Цена» по пьесе Артура Миллера.

И мы действительно на следующий вечер смотрели этот незабываемый спектакль, и сердце замирало оттого, что этот огромный, гигантский, неохватный, я не знаю, какие еще слова найти, чтобы было понятно, как этот 85-летний человек заполнял собой все сценическое пространство и все душевное пространство зрителя, весь зал и весь мир, как он тонко и проникновенно окрашивал реальность в тона давно и кем-то иным переданной эмоции, делая ее самым главным чувством на этот момент. Это было совершенство!

И после спектакля у Фимы Байковского хватило сил и, главное, желания пообщаться с нами, поиронизировать над собой, вспомнить давние годы в Вильнюсе, когда театральная труппа вне сцены в какой-то мере становилась семьей. Доказательство тому — Фима вспомнил меня, хотя общались мы не так много, я-то от сцены совсем далеко.

Увы, это была наша с ним последняя встреча, я тогда успела подарить ему свою только что изданную книжку и даже получить его похвалу, хотя уже заочно, через сестру.

Меньше чем через год Фимы не стало. Может быть, если бы не эта встреча, мы с сестричкой многого так бы и не вспомнили! А тогда, после спектакля, долго еще перебирали давнюю жизнь нашу и того театра.

Это был 1953 год, врачей-«отравителей» уже реабилитировали, но наш папа все равно отправился на Камчатку. Там, в Петропавловске, был краевой военный госпиталь, наверное, и теперь есть. В разгар «борьбы с космополитизмом» доктор Быстрицкий, отказавшись «разоблачать как сиониста и космополита» своего старшего коллегу профессора Вовси, получил от армейских властей приказ о переводе из Вильнюса на Камчатку, хотя по возрасту уже не подлежал таким жестким перемещениям в мирных условиях. После прогремевшей на всю страну и за ее пределами реабилитации всемирно известных корифеев медицины начальство вяло попыталось извиниться перед доктором Быстрицким, но наш папа взвился под потолок и сказал жестко, как умел он один, а потом научилась и Лина:

— Я вам не муха, не буду летать, куда ветер гонит. Тех, кто на Камчатке служит, тоже надо хорошо лечить, — кипятился папа, естественно, в стенах своей квартиры.

И поехал, и лечил, даже в случаях жизненной необходимости оперировал, притом успешно, тому есть свидетельства. Еще наш папа жизнеобеспечивающие инфраструктуры создал в своем отделении — огород вокруг здания. В условиях Дальнего Востока это было большим подспорьем в те годы, не знаю, как сейчас. Мы потом еще много лет письма благодарственные получали, больше от родителей спасенных папой солдат. А тогда он и маму с собой забрал, так что мы с сестрой опять вдвоем остались, как уже было, когда папу в Литву направили, а мы остались в Украине. И опять моя Лина занята под завязку, она репетирует главную роль в новой пьесе.

Понятно, что по возвращении в отчий дом после института Лина обратилась в Русский драматический театр в Вильнюсе. Это не результат ее выбора, его просто не было: как я уже писала выше, на всю республику единственный русский театр. Справедливости ради стоит сказать, что театр был по-настоящему сильный, труппа по-настоящему творческая, и ни разу за время работы там моя сестричка не пожалела, что оказалась именно в этом коллективе.

К началу ее работы спектакль «Таня» по пьесе А. Арбузова уже был в репертуаре театра, ее ввели в готовую постановку вторым составом. Успех был даже намного выше, чем ожидалось, дебют моей сестрички прогремел на весь театральный Вильнюс. Наверное, одна я теперь помню, как у Лины стучали зубы, когда мы с нею входили в театр через служебную дверь. Мама с папой тогда еще только готовились к отъезду