Кровавый век - Мирослав Попович

Тухачевский продолжал разрабатывать идеи активного ведения войны, не прибегая к интригам, и в этом была его сила как политика. В Ленинграде, где базировался Балтийский флот, находилась половина военной промышленности страны, военных научных центров; здесь Тухачевский заинтересовался ракетной техникой, работами в отрасли радиолокации. В январе 1930 г. он написал письмо К. Е. Ворошилову, настаивая на увеличении числа кадровых дивизий, усилении артиллерии, авиации, танковых сил. Конкретные расчеты Тухачевского проводились в соответствии с постановлением ЦК ВКП(б) «О состоянии обороны страны», принятым летом в 1929 г., но Сталин продолжал резко осуждать позиции Тухачевского. В письме от 30 декабря 1930 г. Тухачевский писал Сталину: «…формулировки Вашего письма, оглашенные тов. Ворошиловым на расширенном заседании РВС СССР, полностью исключают для меня вынесение на широкое обсуждение ряда вопросов, которые касаются нашей обороноспособности, например, я исключен как руководитель по стратегии из военной академии РККА, где вел этот предмет на протяжении ряда лет. И вообще, положение мое в этих вопросах стало крайне двусмысленным. Между тем, я так же решительно, как и раньше, утверждаю, что штаб РККА (то есть Шапошников. – М. П.) беспринципно исказил положение моей записки…»[383]

Но происходит что-то неожиданное. 19 июня 1931 г. Тухачевский назначен заместителем председателя РВС СССР и народного комиссара военных и морских дел, начальником вооружений РККА. В мае 1932 г. Сталин написал ему письмо с извинениями за обвинение в «красном милитаризме». 21 февраля 1933 г. в связи с сорокалетием (вот какой он был еще тогда молодой!) Тухачевского наградили орденом Ленина, 7 ноября того же года он принимал парад на Красной площади.

Сталин отступил и терпеливо ждал.

Сталин

Проблема психического здоровья Сталина была поднята в нашей перестроечной прессе;[384] основанием для гипотезы о заболевании Сталина стали сведения о диагнозе, якобы поставленном ему В. М. Бехтеревым, – паранойя.

Если слухи о диагнозе Бехтерева и верны, то это еще не значит, что Сталин действительно болел паранойей. Не раз отмечалось, что его действия, в частности во время войны как Верховного главнокомандующего, никак не свидетельствуют о глубоком психическом расстройстве. Скорее следует говорить об «акцентуированной личности» (Карл Леонгард[385]) с параноидальными чертами психики. Подобные идеи «пограничной психиатрии» развивались и в СССР; книга ленинградского психиатра П. Б. Ганнушкина вышла через несколько лет после смерти Бехтерева.[386] Согласно терминологии Ганнушкина нужно было бы говорить о латентной или компенсированной психопатии.

Вскоре после диагноза, в декабре 1927 г., Бехтерев умер при не совсем ясных обстоятельствах. Фамилия этого чрезвычайно популярного одно время ученого и врача-психиатра, директора Института мозга и психической деятельности, практически исчезла со страниц советской прессы вплоть до 1960-х годов.

Психологический портрет Сталина можно построить достаточно надежно. Чем больше «кремлевский затворник» скрывал свою человеческую натуру со всеми ее слабостями, тем большим было общее любопытство и острый интерес к простым пустякам у тех, кто удостоен был встреч с ним и кто сохранил много деталей в своей памяти.

Людям, которые впервые видели Сталина, бросалось в глаза несоответствие его внешности официальным изображениям. Он был скорее небольшого роста, некрасивый, с изрытым оспой лицом, одна рука короче другой. Но в целом Сталин был хорошего телосложения, достаточно крепок, а умные, недоверчиво прищуренные почти желтые глаза и волевой, заметно раздвоенный подбородок делали его внешность незаурядной. Сталин был скуп на слова и жесты, на заседаниях почти постоянно не спеша расхаживал по кабинету, изредка ставя вопрос и делая замечание, иногда характерным жестом руки с вытянутым указательным пальцем спокойно и категорически подчеркивая сказанное. В такт поступи он сильно двигал корпусом – то левым, то правым плечом; манеры его были медленны и как будто вкрадчивы.

Эти спокойные, неспешные движения обманывали людей, которые его плохо знали. Сталин казался очень уравновешенным, даже флегматичным типом. Таким был имидж, который он старательно создавал. В действительности покой давался ему очень дорогой ценой. Это хорошо почувствовал Джилас, увидевший в поведении Сталина даже суетливость.

Не раз описана процедура разжигания Сталиным трубки: он доставал коробку папирос, долго выбирал одну, потом вторую папиросу, разламывал их, набивал табаком трубку, разжигал ее и медленным жестом гасил спичку.

Под маской спокойной уверенности протекала напряженная эмоциональная жизнь. Сталина захлестывали вспышки жгучего гнева, которые лишь изредка получали выход. Обычно приступ ярости сказывался в особенной бледности лица и испепеляющем взгляде, который мало кто мог выдержать. Сталин был раздражителен, но не раздражительностью холерика с его немедленной реакцией. Раздражительность такого типа, поскольку ее можно обнаружить лишь из мимики, свидетельствует, как правило, о том, что человек не столько возбужден, сколько сосредоточен на аффекте; вспышка раздражения никак не проходит. Такой человек в стрессовом состоянии склонен к гневу, отборному ругательству, разрядке через насилие, но не к неосмотрительности. Людям этого психического типа свойственна тяжелая угловатость мышления, замедленность интеллектуальных процессов и восприятия чужих мыслей, избыточная обстоятельность, слабость моральных и других высших мотиваций. Все это очень похоже на Сталина, хотя следует заметить, что замедленность и тяжеловесность мыслительных реакций не означали тупость – Сталин был, безусловно, способным человеком, умевшим схватывать целое, хотя и ценой предельного упрощения картины.

И. В. Сталин в рабочем кабинете. 1939

Сталин терпеть не мог демонстративных личностей с их потребностью во внимании к себе, безудержными разговорами и фантазированием, легкостью решений, которая граничит со склонностью к авантюризму; «болтун» – едва ли не самая сокрушительная характеристика, которую он давал работникам. Сталину была свойственна скорее противоположная черта – замедленность вытеснения эмоциональной памяти в подсознание. Личность такого типа постоянно обеспокоена, тщательна в работе, ее преследует страх, что что-то осталось несделанным, отчего работа часто выполняется по вечерам; Сталин работал до глубокой ночи, и вся бюрократия страны засыпала, обессиленная, на рассвете. На глазах у публики твердый и решительный, Сталин, очевидно, принимал решения трудно, в стрессовых ситуациях обнаруживал повышенную самокритичность вплоть до отказа от действий, как это было в первые часы, а может, и дни войны. Сталину очень трудно было отказаться от верований и установок, которые казались нерушимыми, и в таких случаях спорить с ним не имело смысла, даже если речь шла о каких-то деталях; зато там, где у него не было собственного мнения, поощрялись дискуссии, и Сталин молчал, колебался и не раз откладывал окончательное решение.

Сталину была свойственна патологическая стойкость аффекта: ни гнев, ни страх не проходили, аффект поддерживали не новые переживания, а простое воспоминание, особенно тогда, когда затрагивались его личные интересы и самолюбие.

Параноидальная подозрительность Сталина свидетельствует о высоком уровне «застревания личности»; напряженная политическая жизнь с высоким уровнем риска, с многочисленными сменами успехов и провалов содействовала развитию параноидальных черт. Это может привести к параноидальному бреду; однако нет никаких оснований утверждать, что Сталин переживал что-то близкое к галлюцинациям.

Несомненно, чтобы играть роль твердой личности, всегда уверенной в себе, роль в высшей мере скромного человека, ему приходилось преодолевать чувства, о которых большинство людей не имеют представления.

Весь затворнический образ жизни Сталина свидетельствует не только о его болезненной осторожности, но и об отсутствии потребности в непосредственном общении с действительностью, предельную интравертность. Как идеолог, он никогда не имел вкуса к фактам, статистике; в его произведениях схематическое изложение разных «расстановок классовых сил» может неожиданно оборваться на «выводе»: «таковы факты». Сталин жил в своем внутреннем мире, в который вторгалась реальность, время от времени разрушая некритически принятые установки и вызывая болезненные процессы преодоления неуверенности. Сосредоточенность интраверта на своих переживаниях и представлениях не содействовала развитию трезвой самокритичности, поскольку спасительная подозрительность всегда подсовывала «объяснение» поражений интригами врагов и усиливала потребность в мести.