Полка. О главных книгах русской литературы (тома III, IV) - Станислав Львовский

Бегать к кухне с котелком,

И нельзя сидеть в одёже

И корёжить хлеб штыком.

И такая установка

Строго-настрого дана,

Что у ног твоих винтовка

Находиться не должна.

‹…›

И когда покончишь с пищей,

Не забудь ещё, солдат,

Что в раю за голенище

Ложку прятать не велят.

В обеих поэмах ясно даётся понять: «тот свет» – не выход, смерть и смертная тоска проникают туда же, даже если кажется, что там возможно продолжать существование.

Только в военных и послевоенных условиях у этой идеи – разная прагматика и разный контекст: на войне Смерть завлекает Тёркина, уговаривает поддаться ей, сдаться, выбыть из общего дела. После войны Твардовский показывает, чем могло бы обернуться такое приглашение: жизнь отождествляется с «настоящим» делом – делом победы, ценность которой неоспорима, смерть – с мертвенным официозом. Тёркину это не подходит:

Там, где жизнь, ему привольно:

Там, где радость, он и рад,

Там, где боль, ему и больно,

Там, где битва, он – солдат.

И хотя «Тёркин на том свете» – самостоятельное ответвление от «Василия Тёркина», понимание главной поэмы Твардовского с этим ответвлением существенно обогащается. Тёркин на том свете – это «Тёркин освобождённый», готовый вернуться в мир живых и остаться в нём навсегда.

Борис Пастернак. Доктор Живаго

О чём эта книга?

Жизнеописание врача и поэта Юрия Андреевича Живаго – от смерти его матери до смерти самогó героя. Биография Живаго намеренно и многопланово соотнесена с трагической историей России первых тридцати лет XX века: как и «Войну и мир», роман Пастернака можно назвать книгой о том, кто мы такие и почему мы стали такими, какими стали. Сам автор писал о книге: «Я в ней хочу дать исторический образ России за последнее сорокапятилетие, и в то же время всеми сторонами своего сюжета, тяжёлого, печального и подробно разработанного, как, в идеале, у Диккенса и Достоевского, – эта вещь будет выражением моих взглядов на искусство, Евангелие, на жизнь человека в истории и на многое другое».

Когда она написана?

Пастернак начал писать роман в декабре 1945 года, финальные изменения были внесены в декабре 1955-го – январе 1956 года – основная работа над текстом ведётся в едва ли не самый мрачный период истории России, в последние восемь лет жизни Сталина.

Как она написана?

Пастернак пишет роман без малейшей самоцензуры и оглядок на законы советской литературы: трудно представить себе что-нибудь более выламывающееся из советского контекста, чем христианский роман о подлинной, нецензурированной истории России первой половины XX века. «Живаго» не вписывается не только в канон социалистического реализма, но и в рамки так называемого хорошего вкуса, сформированного в первую очередь модернистами, в том числе и самим ранним Пастернаком. В «Докторе Живаго» Пастернак позволил себе быть многословным и до мелодраматизма сентиментальным («А ты всё горишь и теплишься, свечечка моя ярая! – влажным, заложенным от спанья шёпотом тихо сказала она»). Его роман буквально переполнен чудесными предзнаменованиями, подслушанными разговорами, ангелами-хранителями, неожиданными встречами и многозначительными совпадениями. Автор одной из лучших работ о «Докторе Живаго» Юрий Щеглов назвал это «авантюрно-мелодраматической техникой» позднего Пастернака.

Борис Пастернак[815]

Что на неё повлияло?

Щеглов отмечает, что Пастернак «обратился к повествовательным приёмам западных авторов, отчасти уже перешедших в разряд "детского" чтения: В. Скотта, А. Дюма, В. Гюго, Ч. Диккенса, А. Конан Дойла». Автор «Живаго» добивался сильного и непосредственного воздействия своей поздней прозы на читателя («как на ребёнка»), и в этом «простодушные» приёмы Диккенса помогли ему лучше, чем изощрённые стилистические ходы Андрея Белого или Марселя Пруста, а диккенсовская «Повесть о двух городах» оказалась для него едва ли не более важным источником вдохновения, чем «Война и мир». Филолог Александр Лавров приводит в статье о романе фразу из письма Пастернака 1934 года отцу: «…Я спешно переделываю себя в прозаика диккенсовского толка». Так же как и в «Повести» Диккенса, где речь идёт о событиях Великой французской революции, «революционному террору… противостоят в романе идеи христианского гуманизма, милосердия и пафос личной жертвенности»[816]. И конечно, было бы наивно полагать, что, работая над романом, Пастернак полностью проигнорировал собственный писательский опыт прежних лет (в том числе и совсем ранний опыт футуристического, авангардного поэта), даже если он к этому сознательно стремился.

Как она была опубликована?

Удивительно, но Пастернак надеялся увидеть своё главное произведение изданным в Советском Союзе. Он рассылает текст романа по редакциям московских и ленинградских литературных журналов и получает отовсюду отказ. В конце мая 1956 года Пастернак передаёт «Доктора Живаго» итальянскому издателю-коммунисту Джанджакомо Фельтринелли. В ноябре 1957 года роман выходит в Милане на итальянском языке, в 1958-м в Голландии появляется «пиратское» русскоязычное издание, а в январе 1959-го Фельтринелли публикует роман на русском языке по рукописи, не правленной автором. В Советском Союзе «Доктор Живаго» напечатан впервые в 1–4-м номерах журнала «Новый мир» за 1988 год.

Как её приняли?

Пастернак начинает читать близким и знакомым фрагменты из романа ещё до окончания работы над ним, и практически все первые слушатели текста – Ахматова, Корней и Лидия Чуковские, Ариадна Эфрон, – отмечая его достоинства, всё же испытывают недоумение: как пишет Ахматова, «мне хотелось схватить карандаш и перечёркивать страницу за страницей крест-накрест». «Почти все близкие, ценившие былые мои особенности, ищут их и тут не находят», – пишет Пастернак своему другу Валерию Авдееву 25 мая 1950 года. В октябре 1958 года Пастернаку присуждают Нобелевскую премию, после чего на писателя обрушивается вся мощь государственной машины: он исключён из Союза писателей и публично заклеймён как предатель Родины. Для советских писателей даже простое неучастие в кампании травли оказывается актом гражданского мужества, для писателей мировых защита Пастернака становится делом чести. Единственный, кто даже в этой ситуации продолжает высказываться о романе в презрительном тоне, – Владимир Набоков: роман о «лирическом докторе с лубочно-мистическими позывами и мещанскими оборотами речи» упоминается даже на страницах «Лолиты».

Что было дальше?

Нобелевская премия по литературе сыграла трагическую роль в судьбе Пастернака, но поспособствовала мировой славе романа. В 1965 году английский режиссёр Дэвид Лин выпускает экранизацию «Живаго» с Омаром Шарифом и Джули Кристи, и для западной аудитории фильм едва ли не подменяет собою роман: заснеженные поля, купола и берёзки из фильма надолго становятся расхожими символами России. На Западе «Живаго» до сих пор воспринимается как самый важный русский роман XX века (наряду с «Мастером и Маргаритой»), в то время как для постсоветского читателя это в первую очередь символ сопротивления художника тоталитарной власти – и уже потом факт литературы. Впрочем, освоение текста Пастернака масскультом шло и в России, примеров тому множество – от сериала по сценарию Юрия Арабова до ресторана «Dr. Живаго» прямо напротив Кремля.

«Доктор Живаго» – это антисоветский роман?

Одно из самых известных мест романа – страстный и восхищённый монолог главного героя о первых и свежих декретах советской власти: «Какая великолепная хирургия! Взять и разом артистически вырезать старые вонючие язвы! Простой, без обиняков, приговор вековой несправедливости, привыкшей, чтобы ей кланялись, расшаркивались перед ней и приседали. В том, что это так без страха доведено до конца, есть что-то национально-близкое, издавна знакомое. Что-то от безоговорочной светоносности Пушкина, от невиляющей верности фактам Толстого». Однако, столкнувшись с реальной политикой новой власти, Юрий Андреевич горько сожалеет о своей кратковременной вспышке восторга: «Неужели за это неосторожное восхищение он должен расплачиваться тем, чтобы в жизни больше уже никогда ничего не видеть, кроме этих на протяжении долгих лет не меняющихся шалых выкриков и требований, чем дальше, тем более нежизненных, неудобопонятных и неисполнимых? Неужели минутою слишком широкой отзывчивости он навеки закабалил себя?»

Советская власть предстаёт в «Докторе Живаго» косной, бездушной, а главное, нетворческой, неспособной к развитию и усвоению исторических уроков. Однако, определив «Доктора Живаго» как антисоветское произведение, мы бы безнадёжно сузили