Полка. О главных книгах русской литературы (тома III, IV) - Станислав Львовский

восьмой главки первой части «Доктора Живаго» ясно показывает, что пастернаковское сравнение героя романа с Есениным не случайно. Эта главка начинается с мысленной реплики тринадцатилетнего Ники Дудорова о юном Юрии Живаго: «"Опять это лампадное масло!" – злобно подумал Ника и заметался по комнате». По всей видимости, эта характеристика восходит к ироническому суждению одного прототипа «Доктора Живаго» о другом. Приведём мемуарный фрагмент о Есенине из широко известной статьи Владимира Маяковского «Как делать стихи?» (1926):

В первый раз я его встретил в лаптях и в рубахе с какими-то вышивками крестиками. ‹…› Как человек, уже в своё время относивший и оставивший жёлтую кофту, я деловито осведомился относительно одёжи:

– Это что же, для рекламы?

Есенин отвечал мне голосом таким, каким заговорило бы, должно быть, ожившее лампадное масло.

Интересная ситуация: один герой-двойник судит о втором, используя характеристику, которую один прототип Живаго дал другому.

Осуждает ли Пастернак своего героя за неверность жене и роман с Ларой?

Дать простой ответ на этот вроде бы простой вопрос не получается. Легче всего было бы усмотреть в том, как описаны в «Докторе Живаго» взаимоотношения главного героя с женщинами, попытку косвенного оправдания личной ситуации самого Пастернака в послевоенные годы. Однако такое объяснение было бы неверным – хотя бы потому, что случай автора романа был совсем иным, чем случай его героя. У жены поэта, Зинаиды Николаевны Пастернак, весной 1945 года в муках умер старший сын, Адриан Нейгауз. После этого (пишет она сама в мемуарах) «близкие отношения» с мужем стали казаться ей «кощунственными» и она «не всегда могла выполнить обязанности жены». Спустя полтора года, в декабре 1946 года, Борис Пастернак познакомился с Ольгой Всеволодовной Ивинской.

Ситуация Юрия Живаго, повторимся, принципиально иная: в романе ни слова не говорится о регулярных отказах его жены Тони от интимной близости с мужем. Сам доктор в одном из эпизодов размышляет о своем поведении так: «Изменил ли он Тоне, кого-нибудь предпочтя ей? Нет, он никого не выбирал, не сравнивал». Читатель уже готов увидеть в герое сторонника полигамии, но Пастернак спешит отвергнуть такое предположение: «Идеи "свободной любви", слова вроде "прав и запросов чувства" были ему чужды. Говорить и думать о таких вещах казалось ему пошлостью. В жизни он не срывал "цветов удовольствия", не причислял себя к полубогам и сверхчеловекам, не требовал для себя особых льгот и преимуществ».

Интересное объяснение странного поведения Юрия Андреевича предложено в статье Бориса Гаспарова[823]. Согласно Гаспарову, в основе построения пастернаковского произведения лежит унаследованный им у модернистской музыки принцип контрапункта, то есть совмещения нескольких относительно автономных и параллельно текущих во времени линий, по которым развивается текст. «Психологически и символически, – поясняет исследователь, – весь этот процесс может быть интерпретирован как преодоление линейного течения времени… а значит и "преодоления смерти"». Соответственно, Тоня и Лара в романе и в жизни главного героя помещаются как бы в разных точках параллельно текущих сюжетных и жизненных линий. Именно поэтому Юрием Живаго может владеть ощущение, что он «никого не выбирал, не сравнивал» и не изменял Тоне.

Трамвайное движение на Садово-Кудринской улице. Москва, 1928–1929 годы.

Юрий Живаго умирает от сердечного приступа в трамвае, идущем от угла Газетного переулка по Большой Никитской в сторону Кудринской[824]

Тем не менее герой произведения тяжело переживает сложившееся положение вещей: «Дома в родном кругу он чувствовал себя неуличённым преступником. Неведение домашних, их привычная приветливость убивали его. В разгаре общей беседы он вдруг вспоминал о своей вине, цепенел и переставал слышать что-либо кругом и понимать».

Пастернак честно даёт читателю возможность почувствовать всю глубину отчаяния несправедливо обиженной Тони, которая горько сетует в последнем письме мужу: «Всё горе в том, что я люблю тебя, а ты меня не любишь. Я стараюсь найти смысл этого осуждения, истолковать его, оправдать, роюсь, копаюсь в себе, перебираю всю нашу жизнь и всё, что я о себе знаю, и не вижу начала и не могу вспомнить, что я сделала и чем навлекла на себя это несчастье. Ты как-то превратно, недобрыми глазами смотришь на меня, ты видишь меня искажённо, как в кривом зеркале».

В каком смысле можно говорить о «Живаго» как о христианском романе?

Пастернак пишет о своём романе: «Атмосфера вещи – моё христианство, в своей широте немного иное, чем квакерское[825] и толстовское[826], идущее от других сторон Евангелия в придачу к нравственным». То есть исторические события, произошедшие с Россией в ХХ столетии, автор поверял Евангелием. Рождение Христа, его распятие и воскресение воспринимались им как отправная точка для новой истории человечества: «Только после него началась жизнь в потомстве, и человек умирает не на улице под забором, а у себя в истории, в разгаре работ, посвящённых преодолению смерти, умирает, сам посвящённый этой теме». Слова Христа («Христово мнение», как говорится в романе) служили для автора «Доктора Живаго» абсолютной мерой всего происходящего. В своеобразно истолкованном христианстве поздний Пастернак увидел единственный действенный «рецепт» достижения бессмертия («Смерти не будет» – один из ранних вариантов названия романа). А лучшим способом достижения этого бессмертия Пастернак считал творчество: «Не о чем беспокоиться. Смерти нет. Смерть не по нашей части. А вот… талант, это другое дело, это наше, это открыто нам. А талант – в высшем широчайшем понятии – есть дар жизни».

Почему роман завершается «Стихотворениями Юрия Живаго»?

В первую очередь потому, что именно эти стихотворения обеспечивают герою бессмертие. В одной из начальных частей романа Юрий Андреевич успокаивает тяжело больную и боящуюся смерти мать своей возлюбленной: «В других вы были, в других и останетесь. И какая вам разница, что потом это будет называться памятью. Это будете вы, вошедшая в состав будущего». А ведь поэтические строки, благодаря рифмам и ритму, легко усваиваются человеческой памятью и в совокупности формируют в сознании читателей «стиховую личность» автора. Не случайно в эпилоге «Доктора Живаго» Пастернак не забывает специально подчеркнуть, что «половину» стихотворений из тетради героя его друзья «знали наизусть».

Напомним, что в финале одного из самых известных стихотворений из тетради Юрия Живаго – «Август» – существительные «творчество» и «чудотворство» поставлены рядом: Пастернаку важно было указать на то, что это слова родственные. Творчество, по Пастернаку, есть синоним чудотворства, то есть гарантированного вхождения в «состав будущего».

Почему «Стихотворения Юрия Живаго» начинаются именно с «Гамлета»?

С «Гамлета» не только начинается семнадцатая часть романа, это стихотворение ещё и прямо упоминается в прозаическом тексте произведения в качестве одного из сохранившихся поэтических произведений Юрия Живаго. Исследователи творчества Пастернака уже много написали о соотношении «актёр, играющий Гамлета, – Гамлет – Христос – Юрий Живаго» в этом стихотворении, но до сих пор недостаточное внимание было уделено отразившемуся в нём (как и во всём романе) представлению позднего Пастернака о мироустройстве, прямо противостоящему взгляду на окружающий мир раннего Пастернака.

В ранних стихах поэта мир описывался и воспевался как царство прекрасного беспорядка («бурелом и хаос»), где всё устроено случайно («И чем случайней, тем вернее») и всё переплетается со всем. Идеальным воплощением окружающего мира представала у раннего Пастернака природа.

Борис Пастернак. 1933 год[827]

Поздний Пастернак тоже часто писал стихотворения о природе, но теперь она изображается поэтом не как царство «бурелома и хаоса», а как подобие строго организованного музейного ансамбля:

Как на выставке картин:

Залы, залы, залы, залы

Вязов, ясеней, осин

В позолоте небывалой.

В финале только что процитированного стихотворения, которое и называется-то демонстративно банально, по-левитановски – «Золотая осень», прямо возникает уподобление природного мира упорядоченному каталогу, а отдельные реалии природного мира не бурно переплетаются между собой, но, каждая сама по себе, медленно и красиво застывают в ожидании наступления зимы:

Осень. Древний уголок

Старых книг, одежд, оружья,

Где сокровищ каталог

Перелистывает