Полка. О главных книгах русской литературы (тома III, IV) - Станислав Львовский

Описывая Елену Николаевну, Газданов говорит о её современности: она водит автомобиль, смотрит американское кино, держит в доме кубистический натюрморт. «В описании квартиры Елены Газданов подчёркивает насыщенные контрастные цвета – синий ковёр и мебельную обивку, апельсины (целые и разрезанные пополам), лежащие на овальном жёлтом блюде. Непосредственная близость синего, жёлтого и оранжевого соответствует приёму "симультанных контрастов", который изобрели Робер и Соня Делоне для передачи внутренней динамики через соположение основных и дополнительных цветов»[850]. Всё это не только косвенно указывает на время действия романа, но и вновь подчёркивает мотив раздвоенности.

Что происходит после финала романа?

Отвечая на этот вопрос, приходится выходить за рамки текста, додумывать, «что было дальше». С одной стороны, это бессмысленно: зеркальный сюжет схлопывается, роман сыгран и превращается в «вещь в себе». С другой стороны, сама манера повествования даёт нам право задать этот вопрос. По тому, как спокойно ведётся рассказ, можно предположить, что окончательная смерть Вольфа стала благополучной развязкой. Рассказчик излечен, его возлюбленная спасена, а его противник, олицетворявший Смерть, повержен. Филологу Елене Проскуриной, которая убеждена в том, что «Призрак…» завершается хеппи-эндом, это даже дало основание сравнить роман со святочным рассказом[851]. Однако такой вывод, возможно, поспешен: о романе с Еленой Николаевной рассказчик явно говорит как о чём-то прошедшем – да, исключительном, но стоящем в ряду других эпизодов биографии. Кажется, что рассказ действительно ведётся извне романного времени, и то, что произошло непосредственно после развязки романа, может быть сколь угодно драматичным. К примеру, мы не знаем, насколько серьёзно (не смертельно ли) ранена Елена Николаевна.

Можно ли сказать, что «Призрак Александра Вольфа» – экзистенциалистский роман?

Причисление Газданова к экзистенциалистской традиции – общее место литературоведения. В своей книге Сергей Кибальник рассматривает в первую очередь связь Газданова с русскими экзистенциалистами – начиная от Достоевского, который был для Газданова важен, и заканчивая Розановым, к текстам которого писатель испытывал отвращение. Особое внимание Кибальник уделяет Набокову, проводя параллели между романами Газданова и набоковской «Подлинной жизнью Себастьяна Найта». Впрочем, неизвестно, успел ли Газданов прочитать роман Набокова к тому моменту, как приступил к работе над «Призраком…».

Постер Международной выставки современных декоративных и промышленных искусств в Париже. 1925 год.

Эта выставка дала имя стилю ар-деко (в результате сокращения слов Arts Décoratifs в её названии)[852]

Безусловно, в «Призраке…» несколько раз описывается экзистенция – предельное, пограничное, особенно остро переживаемое состояние, которое кажется человеку средоточием всего его существования и накладывает вечный отпечаток на психику. Герой-рассказчик «Призрака Александра Вольфа» не хладнокровный убийца: в первый раз он стреляет в Вольфа ради самообороны, во второй – защищая любимую женщину. Однако ему, как и Вольфу, доступно двойственное состояние человека, который в течение жизни побывал и убийцей, и жертвой. От размышлений героя Газданова о страшной власти убийства, познать которую можно «с двух сторон», недалеко до мыслей экзистенциалистов об упоении и мороке аффекта и в то же время об абсурдной жестокости смертной казни. Здесь можно вспомнить два родственных текста: «Постороннего» Камю и «Причину» Леонгарда Франка. Зависимость переживания времени от эмоций – не раз высказанная мысль, повторённая в «Мифе о Сизифе» Камю. Обстоятельства двух убийств – неудавшегося в «Призраке…» и удавшегося в «Постороннем» – схожи, при всей разнице мотиваций героя.

Среди других экзистенциалистских текстов, с которыми сравнивают «Призрак Александра Вольфа», – «Степной волк» Германа Гессе. Мотив зеркальных отражений, спрятанный Газдановым в ткань романа, у Гессе вынесен на самую поверхность. Можно отметить и сходство «волчьих» названий, и писательские занятия Вольфа и героя Гессе Галлера[853]. Ещё один экзистенциальный литературный предок Александра Вольфа – Ставрогин из «Бесов» Достоевского (Мартынов).

Вместе с тем в «Призраке Александра Вольфа» есть критика экзистенциалистского сознания. Окончательная гибель Вольфа, как ни странно, выглядит гармоничным финалом, своего рода «закрытием гештальта». Способность героя-рассказчика к трезвому и глубокому анализу своих мыслей и побуждений не даёт ему подпасть под обаяние вольфовской философии смерти. Это движение к ясности хорошо чувствуется в языке повествования, нигде не срывающемся в аффект или истерику, и в самой проработке сюжета – по мнению многих исследователей[854], наиболее тщательной во всех газдановских романах.

Варлам Шаламов. Колымские рассказы

О чём эта книга?

О жизни (вернее, умирании) заключённых ГУЛАГа в конце 1930-х – 1940-х годах. В «Колымских рассказах» Шаламов отразил собственный опыт: на Колыме писатель провёл более пятнадцати лет (1937–1951), работая на золотых приисках и угольных шахтах, не раз становился доходягой и выжил только благодаря тому, что друзья устроили его фельдшером в лагерную больницу. Это художественное исследование новой и непредставимой до появления ГУЛАГа и Освенцима реальности, в которой человек низводится до уровня животного; анализ физической, психической и нравственной деградации, исследование вопроса о том, что помогает выжить в ситуации, в которой выжить нельзя. Как писал сам Шаламов, «разве уничтожение человека с помощью государства – не главный вопрос нашего времени, нашей морали, вошедший в психологию каждой семьи?».

Когда она написана?

Работу над «Колымскими рассказами» Шаламов начал вскоре после возвращения с Колымы, где после освобождения писатель вынужден был провести ещё три года. Шаламов приступил к написанию сборника в 1954 году, работая мастером на торфоразработках в Калининской области, и продолжил уже в Москве, куда смог вернуться после реабилитации в 1956 году. «Колымские рассказы» – первый сборник цикла – завершены в 1962 году. К этому времени писатель уже работает внештатным корреспондентом журнала «Москва», стихи из его объёмных «Колымских тетрадей» публикуются в «Знамени», а в 1961 году выходит первый стихотворный сборник «Огниво».

Как она написана?

Всего Шаламов написал более ста рассказов и очерков, составивших шесть книг. «Колымские рассказы» в узком смысле – первый его сборник, начинающийся стихотворением в прозе «По снегу» и заканчивающийся рассказом «Тифозный карантин». В «Колымских рассказах» можно увидеть черты многих малых прозаических жанров: физиологического очерка, остросюжетной новеллы (которой Шаламов отдал дань ещё в молодости, до первого ареста), стихотворения в прозе, жития, психологического и этнографического исследования.

Варлам Шаламов. 1956 год[855]

Рукописи Шаламова. Рассказы «Васька Денисов, похититель свиней» и «Шоковая терапия»[856]

Шаламов считал грехом описательность, художественную отделку прозы – всё лучшее у него, как сам он полагал, написано было сразу набело, то есть один раз переписано с черновика. Фраза рассказа, утверждал он, должна быть максимально проста, «всё лишнее устраняется ещё до бумаги, до того, как взял перо».

Важную роль играют необычные и точные детали – у Шаламова они становятся символами, переводящими «этнографическое» повествование в другой план, дающими подтекст. Детали эти часто строятся на гиперболе, гротеске, где сталкиваются низменное и высокое, натуралистически грубое и духовное: «Каждый из нас привык дышать кислым запахом поношенного платья, пота – ещё хорошо, что слёзы не имеют запаха» («Сухим пайком»)[857].

За редкими исключениями – такими как рассказ «Шерри-бренди», представляющий собой поток мыслей умирающего на нарах Осипа Мандельштама, – Шаламов всегда пишет о том, что пережил или слышал сам, осведомлённость рассказчика о внешнем мире ограничена колючей проволокой – даже война даёт о себе знать только американским хлебом по ленд-лизу, а о смерти Сталина можно только догадаться, когда охранник вдруг заводит патефон.

Варлам Шаламов после первого ареста. 1929 год[858]

Что на неё повлияло?

Шаламов настаивал на принципиальной новизне своей прозы, сознательно боролся с литературными влияниями, да и считал их невозможными из-за природы своего материала: «…Я обладал таким запасом новизны, что не боялся никаких повторений. Материал мой спас бы любые повторения, но повторений не возникло…» Он настаивал, что в «Колымских рассказах» «нет ничего от реализма, романтизма, модернизма», что они «вне искусства».