Русская классика, или Бытие России - Владимир Карлович Кантор

Анализируя этот рассказ, Скабичевский поддерживал писателя в его неверии в возможность перестройки русской жизни, утверждал бессмысленность идеальных порывов: «Вспомните, обходилось ли хоть одно светлое мгновение, хоть один восторженный и смелый порыв нашей интеллигенции (напр., шестидесятые годы) без того, чтобы дело не кончилось все одним и тем же восклицанием: “только-то? И это все, из-за чего томились и страдали мы так долго?” С этим восклицанием уходит у нас в могилу чуть ли не каждый истинно интеллигентный человек, чуть ли не каждое поколение» (Скабичевский, 2, 532).

Беспомощность Скабичевского, полная неприспособленность к жизненной борьбе, растерянность и неумение самостоятельно действовать в полной мере сказались после запрещения и закрытия «Отечественных записок» в 1884 г.[634] Пока он был в журнале, его негативизм, отсутствие позитивного идеала как бы скрывались и скрашивались общим духом и направлением журнала. А нападения на «высшие идеи» других деятелей вполне могли в публике пониматься как часть общежурнальной политики в отстаивании своих идеалов. Но когда Скабичевский оказался один, сам по себе, невольно его статьи потеряли полноту, пафос, одушевлявший их, а проводимые им идеи хотя и напоминали прежние, но лишились в глазах общества, да и в его собственных глазах, серьезной содержательности. Он сам увидел, что мельчает на глазах, и в старости, подводя итоги своих «литературных мытарств», в год своей смерти он писал: «В дальнейшей моей деятельности (то есть после закрытия журнала. – В.К.) я ни на шаг не подвинулся вперед от того, чем я был в начале 80-х годов, так что, если бы я умер в 1884 году, я имел бы полное право сказать при последнем издыхании: я все свое земное совершил. Далее затем я подвизался во многих органах, писал газетные рецензии, журнальные статьи, имея в виду не столько стремление сказать что-либо новое, сколько хлеб насущный. Да и времена-то пошли такие тяжкие, что не до нового было; впору было заботиться лишь о том, чтобы сохранить свою позицию. Единственный мало-мальски серьезный труд, какой я совершил в течение второй половины своего литераторства, был “История новейшей русской литературы”, имевший столь значительный успех, что дошел ныне до седьмого издания, да и тот был совершен мною не по личной инициативе, а по заказу покойного Ф.Ф. Павленкова»[635].

Действительно, нового он почти не говорил, но старые свои идеи, особенно ярко выраженную вражду ко всевозможным идеалам, он проводил неустанно. Так, скажем, он полемизирует с Львом Толстым, утверждая, что моральные идеалы писателя совсем не то, что требуется людям в их повседневной жизни, сегодня. Как настоящий либерал-постепеновец, он считает, что прогрессивное движение должно оставаться «на реальной почве возможного и осуществимого сегодня, или же оно сразу задастся такими утопическими мечтаниями, осуществление которых возможно лишь в перспективе веков» (Скабичевский, 2, 615). Его упреки русскому обществу, что оно витает «в области всеобъемлющих и туманных идеалов» (Скабичевский, 2, 620), весьма показательны. Считая себя демократом, Скабичевский, по сути дела, одним из первых подошел к теории «малых дел», которая была столь в чести у либеральной массы русского общества уже на рубеже 80-х и 90-х годов. Нужно отказаться от глобальных идеалов и не доверять «благодетелям рода человеческого» (Скабичевский, 2, 574) вроде Льва Толстого с их заумными и запредельными требованиями, полагал Скабичевский, а надо обратиться к тем недугам, которые «у всех перед глазами»: «Ввиду этих недугов, должны быть поставлены не один всеобъемлющий, а несколько нравственных идеалов, правда, маленьких, относительных, но дай бог, чтобы мы сумели хоть их-то достигнуть, – какой бы это был шаг вперед» (Скабичевский, 2, 621–622).

12. Схватка с генералами

Пропаганда «трезвого подхода к действительности», неверие в возможность, а главное, в необходимость существования крупных личностей, художественных и общественных лидеров привели его в конце концов к столкновению с бывшим сотрудником по журналу, перед которым он когда-то благоговел и которому исповедовался, – с Михайловским, выдвинувшим в свое время, как известно, идею «героев и толпы», требовавшим опоры именно на личность. В 1887 г. в газете «Новости», в одном из литературных фельетонов, заявив, что русское искусство по сути своей мелко и незначительно, как и эстетика, и критика, Скабичевский замечает, что ничего в этом страшного и нет, а потом восклицает: «Ну, а теперь поговорим о людях, много о себе думающих, о людях кичащихся, людях, вечно стоящих на каком-нибудь пьедестальчике и любующихся на самих себя… Ах, господа, как ненавижу я вас всех от всей моей души, с каким сладострастным наслаждением готов я при всяком удобном случае унизить вас, сдернуть с пьедестала, показавши всю картонность вашего мнимого величия!.. Они всегда останутся моими врагами, более чем политическими, – врагами по человечеству!..»[636]

Процитировав вышеприведенные слова, Михайловский резюмирует позицию Скабичевского как «лилипутскую» и видит ее в следующем: «Все мы лилипуты; лилипут скромный, признающий себя таковым, достоин всякого почтения, а прочие, которые несогласны удовлетвориться положением лилипута и пробуют размахивать крыльями, достойны лишь негодования, ибо по нынешнему нашему литературному лилипутскому времени только и возможно, что мнимое величие, внешний блеск, незаслуженный пьедестал. Отсюда вывод: никто не должен пытаться выскочить из лилипутского болота, ибо все равно не выскочишь»[637]. Однако, возражает Михайловский, отнюдь не лилипутская литература, где существовали и существуют такие гиганты, как Щедрин, Успенский, Лев Толстой, Островский, Достоевский, писатель «болезненной и жестокой, но уже, конечно, не лилипутской силы»[638]. Более того, позиция Скабичевского, на взгляд Михайловского, и антикультурна, и антиобщественна. «Горе литературе, – пишет он, – которая поверит, что она Лилипутия, и успокоится на этом»[639].

Русская литература не поверила. Более того, великий русский писатель Чехов, демократ и по взглядам, и даже по происхождению из близкого Скабичевскому слоя, с огромной симпатией относившийся к «бедным и честным труженикам», врачам, учителям, земским деятелям, выступивший против толстовской и народнической идеализации мужика, как и Скабичевский, осудивший философию Л. Толстого («Черт бы побрал философию великих мира сего!»)[640], не принял тем не менее теории «малых дел», показав ее недостаточность для европейского развития России, для свободного становления человека. В рассказе «Дом с мезонином», опубликованном в середине 90-х уже годов, герой рассказа, художник, судя по всему alter ego автора, рассуждает следующим образом: «По-моему, медицинские пункты, школы, библиотечки, аптечки, при существующих условиях, служат только порабощению. Народ опутан цепью великой, и вы не рубите этой цепи, а лишь прибавляете новые звенья… Проходят сотни лет, и миллиарды людей живут хуже животных – только ради куска хлеба, испытывая постоянный страх… Дайте им почувствовать себя на свободе, и тогда увидите, какая, в сущности, насмешка эти книжки и аптечки. Раз человек сознает свое истинное призвание, то