Скоро Москва - Анна Шипилова

заводские помещения и теперь живет арендой, что сам он женился и у него родился сын. О Саше говорить избегает – спрашивает, как Надя справляется. Она улыбается осторожно, волнуясь, не отличается ли цвет вставленных зубов от настоящих, натягивает платье пониже, чтобы были видны очертания кружев лифчика. Спрашивает Женька, может ли она устроиться к нему на работу администратором, все-таки училась на делопроизводителя, а с судимостью в офис ее не берут. «Ты же все обо мне знаешь, – говорит она, – можешь мне доверять». Женёк, рассмотрев кружева, соглашается.

Надя просит у мамы телефон кого-нибудь из соседей по старой коммуналке, и та дает ей номер ведьмы. Мужской голос в трубке отвечает, что та умерла от несчастного случая два года назад, и отключается. Но на следующий день ведьма сама перезванивает Наде и приглашает посмотреть свою комнату.

На главной площади своего старого района Надя останавливается напротив ДК с колоннами около блестящего, будто из фольги, Ленина. В детстве, проходя мимо, она каждый раз хотела развернуть его, как шоколадного Деда Мороза из новогоднего подарка на заводской елке, – начать с ног, где сходятся края фольги, освободить из обертки и первым делом откусить лысую макушку.

В длинной узкой комнате есть только шкаф, диван и старый маленький телевизор, обои отходят, на потолке отслаивается штукатурка, между растрескавшимися рамами толстый слой пыли. Ведьма прячет деньги и выдает Наде ключи с мумифицированной мышью вместо брелока. Надя перевозит посуду, свои чудом сохранившиеся мягкие игрушки, лампу для маникюра, расставляет косметику и развешивает вещи – с разложенным диваном в комнате остается так мало места, что постельное белье приходится вывешивать во двор на кабель, натянутый между тополями, и оно сушится в тепле от воздухозаборников подземки.

В автосервисе Надя оформляет счета – набивает двумя пальцами на клавиатуре цифры и наименования, сверяется с калькулятором и пересчитывает, путается в деталях и запчастях, пишет их с ошибками, вспоминая, как Саша учил ее разбираться в мотоциклах. Она завистливо провожает взглядом хозяек дорогих машин, разглядывает их маникюр, волосы и зубы – хуже, чем у нее, что не помешало им выйти замуж. Саша словно боится ее – не разговаривает, старается не оставаться с ней наедине: стоит ей появиться в кухонном закутке, чтобы заварить растворимый кофе, он сразу же выходит. Но через неделю он не выдерживает и после смены спрашивает:

– Ты чего сюда пришла? Что бы ты там ни задумала, этого не будет.

Надя пожимает плечами:

– Женёк позвал.

Женёк начинает приходить к Наде по утрам до работы – выезжает из дома пораньше, пока ребенок не проснулся и не начал плакать, а жена – кричать. Надя выключает телевизор – утренние новости, – а потом лежит и думает, что в следующий раз надо оставить: ей скучно. Надя видит, как Женёк потом целый день переписывается с женой: раньше он бесился от ее постоянных сообщений и фотографий из примерочных, а теперь охотно отвечает и разрешает купить то, что она ему присылает.

Каждый раз, явившись за оплатой – она признает только наличные, – ведьма усаживает Надю «посмотреть, что будет». Надя говорит ей: «Да чего смотреть, бабка овдовела, мать развелась, и моя дочь, если у меня будет дочь, будет страдать – это наша родовая судьба». Ведьма велит ей снять колоду левой рукой, раскладывает и смотрит. «Как в подкидного играем», – думает Надя.

Женёк никогда не интересуется ее жизнью в колонии – тем для разговора, помимо работы, у него почти нет, и он рассказывает ей, что она «пропустила»: «А помнишь Илюху? Малого? Он на моем мальчишнике так нажрался, что махал перед ментами студаком из нашей шараги, как ксивой, когда нас винтили за драку в рестике». Надя кивает, уходит на кухню и, пока кипит чайник, представляет, как загорается автосервис – от спички, брошенной на дно канистры, от непотушенной сигареты, от брошенной в окно бутылки с жидкостью для розжига, обмотанной подожженной тряпкой. Представляет, как мнутся и взрываются машины – она видела это в кино – и сколько долгов остается висеть на отце Женька.

Однажды Женёк спрашивает, принимает ли Надя таблетки и можно ли в нее кончить, и она рассказывает, что никогда не сможет иметь детей: в колонии застудила яичники и их пришлось удалить. Женёк не кончает и уходит раньше обычного. Он начинает срываться на Сашу за опоздания, за то, что тот забыл вовремя заказать необходимые запчасти и инструменты. Саша в отместку приходит еще позже, работает спустя рукава, перестает здороваться с Надей.

Когда Антон из автосервиса приглашает всех на шашлыки к себе на дачу, Надя единственная оказывается без пары. Рита, жена Антона, показывает ей спальное место – в бане – и помогает застелить раскладушку. На речке Надя разглядывает Риту: та носит длинные рукава летом и не купается. «Вскрывалась, что ли?» – думает Надя и вдруг узнает в ней официантку из кафе напротив сервиса.

Мужчины зовут играть в волейбол гастарбайтеров с ближайшей дачи. Надю отряжают мыть фрукты. Вокруг бегают и кидаются песком дети: двое Сашиных, дочь Женька, несколько соседских. Надя снимает босоножки и спускается к реке. Опустив в воду таз с абрикосами и удерживая их рукой, она вдруг вспоминает слова ведьмы об огненной колеснице, которые не поняла и уже успела забыть.

Нарезая фрукты на легком раскладном столике, Надя ловит на себе взгляд то Сашиной жены, то жены Женька – они о чем-то тихо переговариваются, рассматривают ее длинные ноги, плоский живот, высокую грудь. Наде это напоминает колонию: если сговариваются, значит, будут бить. Она снимает шорты и в одном купальнике канареечного цвета идет играть к мужчинам. Гастарбайтеры, улыбаясь, начинают пропускать мячи.

Вечером, когда становится прохладно, Антон говорит: «Да сейчас разведем камин, и будет заебись». Они переходят в дом, детей отсылают наверх спать, а сами устраиваются играть в карты и пить. Женька быстро развозит, и он засыпает на диване, по-детски приоткрыв рот и сцепив руки на животе. Саша, спрятавшись от жены, нажирается на кухне с Илюхой, выросшим в двухметрового лося, – Надя слышит, как они под гитару поют «Короля и Шута». Сашина жена, хлопнув дверью, уходит курить во двор, где кто-то, кашляя, блюет.

Когда все расходятся спать, Надя остается одна у еще горящего камина и видит, как вылетевший мимо снесенной кем-то спьяну решетки уголек падает под деревянное икеевское кресло-качалку. Когда появляется дым, она встает и выходит.

Сидя на застеленной раскладушке в холодной бане, Надя в окно наблюдает разгорающийся пожар. Она ждет, что люди будут выпрыгивать из лопающихся от жара окон, ей кажется, что в окнах второго этажа мелькают силуэты детей. Она скатывает постель, сворачивает матрас,