Скоро Москва - Анна Шипилова

но он только молча наблюдает. Повесить люстру муж не позволяет, и она пылится в кладовке – переливается внутри себя, отражая случайный свет кусочками зеркал.

Когда Женя выпивает дома в одиночестве – «После ужина можно пару бокалов белого сухаря», – то надевает наушники, включает музыку и начинает мыть посуду, хотя есть посудомоечная машина, и убираться, хотя два раза в неделю приходит домработница. Жирные скользкие тарелки вылетают из ее рук, стоящие на краю чашки она сшибает локтем на пол – глубокое дно каменной раковины покрывает чайная заварка и кофейная гуща, спагетти, как водоросли, оплетают осколки и забивают сток. Увлеченно кружась с ручным пылесосом, Женя задевает кресла и столы бедрами, заваливает торшеры, наступает на шторы и срывает их вместе с карнизами, а смахивая пыль с полок, сносит расставленные дизайнером вазы и рамки с фотографиями. Боли от ушибов она не замечает и, натанцевавшись, падает на диван – если муж не приходит раньше. Он, оценив разрушения, вызывает домработницу, которой назначено на завтра, и та убирается до глубокой ночи. Женя наутро ничего не помнит, просыпается с разламывающейся от мигрени головой и хнычет от боли. «Котик, – пишет она мужу, – мне так плохо». «А нехуй было фестивалить вчера», – отвечает он и до конца дня игнорирует ее сообщения и ряды смайликов.

Оклемавшись к вечеру, Женя готовит ужин сама, знает, что муж оценит. Его любимая еда, несмотря на всё, по-прежнему столовская – жирный куриный бульон с вермишелью и гуляш по-венгерски с гречкой и непременно с подливкой. О подливке нужно спросить отдельно, уже накладывая в тарелку мясо. Муж макает мягкий белый хлеб в остатки бульона и подливки и горбушкой дочиста вытирает за собой тарелки. Он неудержимо расплывается в бедрах и талии, щеки обвисают – все меньше сходства с фотографией в паспорте, где он скуластый, с голодным взглядом и стрижкой «под троечку». На советы диетологов ему плевать, хотя каждые полгода он нанимает нового, и тот составляет ему очередной план питания. Готовя ненавистный гуляш, Женя забывает сварить компот – обязательно из сухофруктов – и заказывает его в ресторане на первом этаже жилого комплекса. Ждет у порога, потом подходит к лифту – мерзнет и боится, как бы муж не вернулся раньше, чем поднимется официант. Быстро забирает у него бутылку, возвращается на кухню и переливает компот в кастрюлю на плите.

Она напоминает себе мать: та тоже долго винилась перед всеми – вставая с рассветом, копала и поливала огород, доставала отрезы ситца из своего приданого и шила Жене платья: в школу, на утренник, выходное. На груди она вышивала гладью лебедей и цветы, пока пальцы не переставали слушаться и не начинали трястись так, что она не могла защелкнуть пяльцы, не то что попасть ниткой в иголку. Тогда она уходила и пропадала – иногда на неделю, иногда на две, – возвращалась избитая, или бабке звонили из больницы. Только перелом или тяжелая травма могли остановить ее запой. Платья вместо нее дошивала бабушка.

Первым делом после свадьбы второй муж отвозит Женю в стоматологию. Она хочет незаметные пластинки, но ей говорят, что в ее запущенном случае зубы могут стянуть только брекеты. Муж ласково говорит «моя железная челюсть», и Женя на высоких каблуках спотыкается о порог кабинета врача. В отместку она решает побриться налысо, но мужу даже нравится, и он дает ей прозвища: Солдат Джейн, Радиация и, конечно, Череп. Он любит, когда она приезжает к нему на работу; секретари на ресепшене шушукаются, пока она идет по длинному коридору; сидящие в стеклянных переговорных сотрудницы – обычно с модным мелированием, в дресс-коде, но чуть короче, чем надо, и чуть глубже, чем следует, – провожают ее взглядами, презрительно рассматривая ее кожаные штаны в облипку, ботинки на огромной платформе, лысую голову, татуировки на затылке и шее и длинные синие или зеленые ногти, в которых – нервный тик – щелкает зажигалка. Муж, улыбаясь, выходит навстречу, оглядывает подчиненных и кому-то подмигивает, придерживая дверь жене. «Любовь зла», – похохатывает он с друзьями, но из всех женщин только с Женей ему не скучно. «Она шала́я у меня, – довольно рассказывает он, – ничего не боится: первый раз прыгала с парашютом – выбрала сразу с пером, а не с куполом. Поперлась на "черную" трассу в Майрхофене – как скатилась, как не переломалась, не знаю. Падает на четыре лапы, звереныш мой».

Когда семейная жизнь Жене наскучивает, она отпрашивается переночевать то у одной подружки, то у другой: «для себя, для удовольствия». Уезжает в гости на дачу, муж проверяет: мужиков там нет, одни стриженые страшные бабы, на которых ему наплевать: «Ничто не заменит женщине хуй», – уверен он. Потом Женя начинает уходить не предупредив, возвращается через неделю: с женщинами не складывается, – она кается, терпит, пока муж кричит, что подобрал ее, жену зэка, на улице и, если бы не он, она уже сдохла бы под забором, – «ничего, поорет и успокоится, не в первый раз».

Она пропадает все чаще и дольше – муж приезжает и выволакивает ее из каких-то убитых «бабушкиных» квартир под крики и мат. Женя посылает свое опухшее лицо с синяками и кровавыми провалами на месте зубов всем друзьям, партнерам и сотрудникам мужа, чьи номера у нее есть, но не получает ответа, хотя видно, что сообщения прочитаны. Ее избивает водитель, чтобы на костяшках у мужа не оставалось следов, а на ней – его отпечатков.

– Я тебя воспитываю, – говорит муж, – ты же как собака: когда молодая, еще можно выдрессировать, а старых сук – уже нет.

– У меня было пять мужей, – кивает она на спутника девушки, с которой знакомится в баре, – и ни один меня не понимал. Только женщина может понять другую женщину.

Женя теперь всегда носит черное: вышедшие из моды кожаные куртки, штаны с мотней – любит, когда свободно; у нее седина в коротких волосах и короткие ногти с облупившимся прозрачным лаком. Она стоит около урны у дверей клуба, докуривает, не целясь бросает сигарету; рядом мерзнет очередная девушка. Женя видит Кирилла, выходящего из бара напротив, – он совсем не изменился: те же дреды, те же тоннели в ушах. Женя смаргивает, Кирилл пропадает; внезапно у нее в животе лопается давно тянущий, задавленный анальгетиками пузырь, и она сгибается от боли.

Сжавшись на дерматиновой койке скорой, Женя сквозь мылкий туман вглядывается в мелькающие в окне серые дома и голые деревья, думает, что, возможно, видит их в последний раз. Из приемного покоя ее сразу везут в операционную. Кирилл появляется снова, на этот раз в коридоре больницы, он кладет ей в