Четыре встречи. Жизнь и наследие Николая Морозова - Сергей Иванович Валянский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ни тем ни другим способом не удалось пока обнаружить протеолитических ферментов типа трипсина и пепсина. Липаза исследовалась по способу Рона, разработанному Вильштаттером, но активаторы не прибавлялись. Каталаза исследовалась способом Баха и Зубковой, причем обнаружилась значительная активность этого окислительного фермента, а исследование других ферментов — тирозиназы, нуклеазы и протеазы — еще не закончено.
Выделение составляющих веществ из их общей смеси в куколках особенно производилось из спиртовой вытяжки. Растертые куколки обрабатывались теплым спиртом и профильтровывались. Фильтрат получался в виде прозрачной желтой жидкости, оптически не активной. При выпаривании на водяной бане он дал липкую тягучую массу, в которой под микроскопом ясно видны капли жира, а при перегонке были выделены из него несколько фракций.
Фракция, кипящая при 94—100°, отличается резким запахом, напоминающим акреолин; она дает с аммиачным серебром положительную реакцию на альдегиды и на полифенолы. Окисление на холоде марганцовокислым калием указывает тут на непредельные соединения.
Остаток от перегонки дает положительную реакцию на холестерин и углеводы; спиртовая вытяжка из него дает с медью изумрудно-зеленое окрашивание. Реакции на белки указывают на присутствие в нем свободных аминокислот. Пользуясь тем, что Вильштаттер, Вельшмидт, Лейц и др. широко применяли ацетон для выделения ферментов из органов тела (причем белки свертываются и с трудом частично переходят в водный или глицериновый раствор, а ферменты переходят легко), был применен и этот способ к глицериновому материалу. Осажденный ацетоном осадок был еще несколько раз обработан ацетоном. Допуская, что он содержит частично ферменты и липоиды, 20 граммов его (в воздушно-сухом виде) были подвергнуты обработке двухсот кубических сантиметров 0,0025 %-ного раствора аммония. Вытяжка была выпарена в аппарате Фауст-Гейма при 40° досуха и растворена в 50 кубических сантиметрах физиологического раствора хлористого натрия. Раствор получил бурый цвет; он был простерилизован фильтрованием через свечу Беркефельда, и 10 кубических сантиметров его были введены свинке подкожно. У нее несколько часов наблюдался сонный, очумелый вид, потом она поправилась, и каждый раз получался тот же результат. Некроза в этом случае больше не было, и инфильтрат быстро рассасывался. Свинка стала живее и теперь очень бодра.
Таковы предварительные результаты, полученные в лаборатории экспериментальной терапии. Выделение в чистом виде фермента, производящего метаморфозу насекомых, еще не удалось и, может быть, долго не удастся. Но мы считаем необходимым теперь же опубликовать полученные результаты, которые показывают, что из бросового материала можно выделить вещества, имеющие не только теоретически-научный интерес, но и практическое значение. И чем более лиц независимо от нас будут разрабатывать этот предмет, тем будет лучше.
Николай Морозов
«ПАМЯТИ ЗАБОТЛИВОГО ДРУГА»[104]
Много говорилось и писалось, и еще долго будет говориться и писаться, о Петре Францевиче как о выходящем из ряда ученом и общественном деятеле, но мне хотелось бы рассказать о нем с совсем другой точки зрения: как о в высшей степени отзывчивом человеке, как о верном друге тех, кто раз вызвал к себе чем-либо его сочувствие.
Не раз указывалось, что настоящие отношения к нам окружающих людей узнаются только по их поступкам, а не по словам… И как часто после моего освобождения из Шлиссельбургской крепости я вспоминал эту истину!
Попавши волей судьбы, после двадцатипятилетнего заключения в не доступной ничьему постороннему глазу политической темнице, о которой уже давно сложились мрачные легенды, прямо в кипучую петербургскую жизнь самого бурного периода «новой русской истории», я сразу встретил тысячи всевозможных людей. Меня наперебой тащили на показ в общественные собрания, на званые обеды и ужины, где внимательно смотрели на меня десятки любопытных глаз, и ясных молодых, и постарелых выцветших, смотрели, как на невиданную еще диковинку, как на человека, погребенного в земле много лет назад и вдруг выброшенного землетрясением. Но проницательного взгляда Петра Францевича не было тогда среди этих десятков и сотен глаз…
Потом прошло несколько месяцев. Первый вихрь моей новой жизни пронесся мимо, и в глубине души стал все чаше и чаще возникать печальный вопрос о том, что же дал мне этот вихрь для осуществления заветных планов работать в. области науки, насколько помог он мне хотя бы в скорейшем напечатании научных исследований, сделанных в темнице. И вот в тот самый миг, когда я уже начал приходить к неутешительному выводу, что этот вихрь не сделал для моих целей ничего или очень мало, и явился передо мной на сиену Петр Францевич.
Он не пригласил меня к себе ни на званый обед, ни на устроенное им специальное общественное собрание, он сам приехал попросту на конке в меблированные комнаты на Гончарной улице, где тогда я жил, и сразу же предложил быть руководителем практических занятий по аналитической химии в основанном им два года тому назад Независимом университете (Высшей вольной школе) и работать над научными вопросами в его лабораториях…
Для меня такое предложение было совсем неожиданным. Я с радостью согласился, тут же получил приглашение заходить к нему во всякое время, «лучше всего в два часа к обеду, так как обед — единственно свободный час, когда наверное можно застать человека не занятым». Так началось наше знакомство, перешедшее очень скоро и в прочную дружбу.
Чрезвычайно отзывчивый ко всем явлениям общественной жизни, Петр Францевич много расспрашивал меня в своем кабинете в первые дни знакомства о всех моих товарищах, из которых особенно интересовала его Вера Николаевна Фигнер. Ее он помнил очень хорошо, как свою бывшую ученицу, и даже показывал ее фотографическую карточку, подаренную ему много лет назад, перед ее отъездом за границу учиться в Цюрихе. Она была снята на ней вместе со своей сестрой Лидией, тоже его бывшей ученицей и тоже перенесшей и заключение, и многолетнюю ссылку. Затем Петр Францевич попросил у меня шкапчик, сделанный Новорусским во время заключения, и водворил его в своем зоологическом музее как «реликвию
