Четыре встречи. Жизнь и наследие Николая Морозова - Сергей Иванович Валянский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне не суждено было испытать радости снова работать вместе с ним. Тускло и печально было зимнее петербургское утро, когда я, вместе с другими его друзьями, стоял в толпе у Варшавского вокзала, чтоб проводить в могилу его безжизненное тело, над которым было запрещено произнести хоть одно прощальное слово. Но еще тусклее и печальнее, чем это серое утро, было у меня на душе…
ПИСЬМО Н. А. МОРОЗОВА
ВЛАДИМИРУ ИЛЬИЧУ ЛЕНИНУ[105]
(июль 1919 года)
Глубокоуважаемый Владимир Ильич!
Пишу Вам это письмо в большой тревоге. Дело в следующем. Со времени моего освобождения из Шлиссельбургской крепости, как только были опубликованы мои первые научные работы, я был приглашен покойным П. Ф. Лесгафтом для преподавания химии в Высшей вольной школе, основанной им при созданной им же ранее на средства Сибирякова Петроградской биологической лаборатории (Английский, 32) как свободном исследовательском ученом учреждении. После его смерти я был избран Советом лаборатории членом Совета взамен выбывшего Лесгафта, а директором был выбран проф. Метальников. В это время Высшая вольная школа была уже закрыта правительством и осталась только создавшая ее Биологическая лаборатория, которая стала разрабатывать и другие науки — все отрасли естествознания, как показывают 22 тома напечатанных ею трудов, где есть ряд и моих исследований по химии (см. приложенную брошюрку: стр. 16, § 9—17, а о Биологической лаборатории — стр. 8).
С этого момента я перешел почти целиком от преподавательской деятельности к исследовательской, так как учреждение давало для этого возможность. Перед войной я нашел, как когда-то и Лесгафт, одного богатого человека, д-ра Симонова, который из дружбы ко мне дал несколько сот тысяч для расширения этого учреждения, с которым я сжился, и на эти деньги мы с ним построили новый шестиэтажный дом, надстроили два этажа над одним из прежних и начали постройку для меня астрономической обсерватории, но не успели прикрыть ее куполом, потому что д-р Симонов скоропостижно умер.
В прошлом году зимой я был избран Советом Биологической лаборатории ее директором, взамен выбывшего Метальникова, сейчас же преобразовал ее в Петроградский научный институт имени Лесгафта с девятью естественнонаучными отделениями, в том числе астрономическим по такой специальности, по какой еще нет учреждений в других странах: разработке памятников древности и определения их времени по заключающимся в них астрономическим фактам, что, по моему мнению, обещает сделать полный переворот в истории древности и особенно религий.
Еще ранее этого, когда времена старого режима стали полегче, мы (хотя учреждение по своему уставу чисто исследовательское) задались целью дать молодежи, не пускаемой по тем или иным причинам в казенные учебные заведения, учиться, отдали часть наших помещений якобы внаем Высшим курсам Дмитриева, которые на деле под флагом этого инженера были устроены нами же и потому, как только произошла революция, и переименовались в Высшие курсы имени Лесгафта.
Теперь, с реформой высшей школы и с падением значения Петрограда для учащейся молодежи, он оказался слишком обремененным учебными заведениями, и мне сообщили в марте в Народном комиссариате просвещения (в ведение которого перешел, как только я стал директором, Научный институт Лесгафта и который помог мне закончить обсерваторию), что бывшие курсы Дмитриева, а теперь курсы имени Лесгафта, помещающиеся у нас, потеряли значение и коллегия Петроградского Наркомсевпроса, по предложению В. Р. Менжинской, предполагает присоединить их ко 2-му Педагогическому институту, где директором Н. А. Рожков. Я согласился с ее мнением, что курсы надо преобразовать, но выразил опасение, что бракосочетание по желанию родителей и одного жениха, не спросив невесты (т. е. курсов Лесгафта), может повести к разрухе обоих учебных заведений, и, кроме того, отметил, что курсы Лесгафта только приемное дитя Научного (исследовательского) института им. Лесгафта, созданного им и мной в самые тяжелые времена старого режима и уже оказавшего свободной науке и культуре немало услуг, а в будущем способного оказать еще более, и потому его следует сохранить.
Я говорил об этом также с Гринбергом и Киммелем, как с двумя лицами, которых я очень люблю (Луначарский тогда уже уехал в Ярославль), и они, как и Вера Рудольфовна Менжинская, сказали, чтобы я не беспокоился и что я буду приглашен в коллегию, когда будет решаться этот вопрос, и все мои соображения будут приняты во внимание; то же сказал мне и Кристи, заведующий научным отделом, в ведении которого находился институт, но мне сказали, что это будет не скоро и потому я могу отправиться на месяц или два в командировку для окончания там задуманной мной работы, астрономического исследования евангельских книг, для чего условия петербургской жизни, при которой все время у меня уходило на приискание пропитания и беготню по административным делам института, не давали мне ни малейшей возможности.
Я уехал 5 июня, работал над этим предметом с утра до ночи и вычислил неожиданный, но совершенно и безусловно достоверный факт: лунное затмение, описанное с мельчайшими подробностями во всех Евангелиях, имевшее место при распятии Иисуса и поведшее к тому, что он преждевременно был снят с креста и потом ожил, было за весь исторический период жизни человечества только один раз: в ночь со страстного четверга на страстную пятницу 368 года нашей эры, 21 марта, в равноденствие.
Это сразу привело Евангелия в согласие с уже ранее сделанным мной исследованием Апокалипсиса, давшим для него 395 год, 30 сентября, и исследованиями, опубликованными мной перед самой войной в книге «Пророки», быстро разошедшейся, но оставшейся благодаря войне без отголосков в научной литературе.
Теперь же я вычислил еще, по астрономическим указаниям, время 22 Псалма, где тоже описывается распятие, и получил для него то же самое время. Я сделал уже более 15 таких вычислений, и каждое в отдельности приводило к той же самой эпохе, концу IV и началу V века, и мало-помалу перед моими глазами вырисовывалась грандиозная и своеобразная картина жизни этого времени, которая средневековыми теологами была совершенно разрушена, так как все главные события они отнесли на 300 лет ранее, чем они были в действительности, а по древней истории религии хронологический сдвиг достигает даже 1320 лет назад (в целом ряде документов, содержащих астрономические указания — положения планет, затмения и т. д.). Это и была одна из главных причин организации мной в Научном институте Лесгафта астрономического отделения, куда я привлек лучших молодых астрономов-специалистов, уже сделавших ряд вычислений времен египетских памятников, давших для
