Четыре встречи. Жизнь и наследие Николая Морозова - Сергей Иванович Валянский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После обеда — обязательная прогулка. Командовал Николай Александрович. Он намечал место и конечный пункт, цель путешествия. Прогулки были в 6–8 километров и каждый день в новое место.
Около девяти вечера возвращались домой. Затем следовал легкий ужин и чай, и, если не было гостей, Морозов уходил работать в свой кабинет.
Беседовали они во время вечерних прогулок, среди полей и перелесков.
Вот эти беседы в пересказе Стебакова:
«Я не понимаю, почему не печатают мои сочинения. Ведь они построены на марксистской теории. Я доказываю, что татарское иго — это немецкое иго. Что Древний Рим и Италия никогда не были великим государством. Что на Балтийском побережье жили славяне-поморы, Поморье стало Померанией. Что Пруссия была По-Руссией, подобно Велико-Рус-сии, Бело-Руссии, Мало-Руссии. По-Руссия, ныне Пруссия, была славянской страной. Славяне-шпревяне жили на реке Шпрее, где ныне расположен город Берлин. Бранденбург назывался Брани-бор или Брати-бор. Любек — Любеч, здесь жило славянское племя любечи. Штетин — Щетин, от «щетина» и т. д.
Сейчас можно печатать только тенденциозные темы, ни вправо, ни влево. Критика и уклоны не разрешаются.
Думали, что я пишу на антирелигиозные темы. А оказалось, что я иду дальше и подрываю основы нынешней официальной науки истории. Я критикую, а критиковать нельзя. Это поняли, и меня перестали печатать. Если я дожидался 30 лет в Шлиссельбурге, пока будут напечатаны мои книги, то дождусь и теперь, что найдется человек, который заинтересуется моими работами и их напечатает. Мой товар от времени не портится.
Но я не жду, когда все образуется, а работаю сейчас над проблемой предсказания погоды. Если говорить кратко, то при ее прогнозировании нужно учитывать не только влияние Луны и Солнца, но еще двух космических тел. Но я не буду сообщать вам все подробности этой работы, коль скоро мы решили поговорить о моих исторических трудах. Тем более что я постоянно к ним возвращаюсь, стремясь сделать их наиболее понятными, работаю над стилем, а частично и над содержанием.
Вот вы меня спрашиваете, как я пришел к своей теории преемственной непрерывности человеческой культуры. Лучше бы сказать не «как я пришел», а как необычайные условия моей научной деятельности против моей собственной воли привели меня к новым взглядам на историю человечества, причем мне часто приходилось вступать в тяжелую борьбу со всем своим прежним мировоззрением и сдирать его болезненно с себя, как будто приросшую кожу.
Этому моему исследованию я дал название «Христос», понимая его не в смысле одного евангельского Иисуса, а в общем смысле — посвященный в тайны оккультных знаний.
Это исследование было задумано мной еще в уединении Петропавловской крепости. А написано оно было в разгар общественной бури, когда все кругом как бы рушилось, словно при землетрясении. Вот почему эта работа не очень отшлифована. Но все же она имеет сходство с былой действительностью. А прежние повествования древней истории представляют собой простой мираж.
Когда я теперь оглядываюсь на свою жизнь с ее многочисленными превратностями, то мне кажется, что она как будто нарочно готовила меня к этой работе.
Еще в ранней юности я увлекался астрономией и лазил с подзорной трубой на крышу своего дома, чтоб наблюдать небесные светила, и так запомнил все небо, что представлял его с закрытыми глазами.
Если бы я трудился в обычных условиях, из меня получился бы общего типа астроном. Тюрьма заставила меня пойти по совершенно новому пути.
Я заинтересовался и геологией, и физикой, и математикой, и органической природой еще гимназистом.
Но вот и эта полоса моей жизни прервалась. Я примкнул к кружку революционной молодежи. На новом жизненном этаne я почувствовал необходимость пополнить свое образование по общественным наукам. И когда я попал в тюрьму, мои друзья доставляли мне нужные книги по истории, социологии, языковедению и т. д., так как занятия этими предметами не требовали лаборатории.
Я с жадностью накинулся на многотомные всемирные истории Шлоссера, Гервинуса, а затем на русскую историю Соловьева. Но все эти истории не давали мне удовлетворения; Привыкнув в естествознании иметь дело с фактами только как с частными проявлениями общих законов природы, я старался и здесь найти обработку фактов с общей точки зрения, но не находил даже и попыток к этому. Специальные курсы оказались только расширением, а никак не углублением средних курсов, которые я зубрил еще в гимназии.
Кроме того, вся древняя и средневековая история казалась мне совсем не убедительной. В естествознании ты сам можешь проверить все, что угодно, в случае сомнения. Там благодаря этому истинное знание, а здесь больше вера, чем знание. Я должен верить тому, что говорит первоисточник, большей частью какой-нибудь очень ограниченный и односторонний автор, имеющийся лишь в рукописях эпохи Возрождения
