Истина - Эмиль Золя

И онъ продолжалъ свою обличительную рѣчь, обрушиваясь со страшной злобой на главу капуциновъ. Онъ не осуждалъ его за чудеса Аитонія Падуанскаго, нѣтъ, — онъ самъ вѣрилъ и ждалъ чуда, но онъ его ненавидѣлъ за то, что тотъ собиралъ деньги и не удѣлялъ ни гроша другимъ служителямъ алтаря, оставляя ихъ въ нищетѣ умирать голодною смертью. Онъ отказалъ въ помощи ему, Горгію, въ такую минуту, когда какіе-нибудь десять франковъ могли его спасти. Всѣ его покинули, всѣ! Не только этотъ ненасытный отецъ Ѳеодосій, который награбилъ себѣ большое состояніе, но и другой, главный руководитель клерикаловъ, отецъ Крабо! Ахъ, этотъ ужасный отецъ Крабо! Онъ когда-то служилъ ему, ползалъ передъ нимъ на колѣняхъ, готовый изъ преданности на всякое преступленіе. Онъ считалъ это всемогущимъ господиномъ, мудрымъ и храбрымъ, который сумѣетъ побѣдить весь міръ. Подъ его защитой онъ не боялся ничего и разсчитывалъ, что нѣтъ такого самаго запутаннаго дѣла, которое бы ему не удалось повернуть по своему желанію. И что же, этотъ самый отецъ Крабо теперь отказался отъ него, оставилъ его безъ помощи, безъ куска хлѣба, безъ крова. Онъ поступилъ еще хуже: онъ толкалъ его на погибель, готовъ былъ утопить, какъ опаснаго соучастника преступленій, отъ котораго надо отдѣлаться. Впрочемъ, онъ всегда былъ отъявленнымъ эгоистомъ, безсердечнымъ чудовищемъ!.Развѣ онъ не погубилъ отца Филибена, умершаго недавно въ Италіи, въ монастырѣ, гдѣ его держали, какъ въ темницѣ. Отецъ Филибенъ былъ герой и сдѣлался жалкою жертвою, искупившей чужую вину. Другимъ такимъ же несчастнымъ орудіемъ отца Крабо былъ братъ Фульгентій, правда, глупый до идіотизма, но искренній и преданный человѣкъ, котораго, однако, смели съ лица земли; никому не было извѣстно, живъ ли онъ и куда его запрятали. Развѣ такая жестокость и несправедливость не возмутительны? Неужели онъ не боится, что наконецъ найдется человѣкъ, который, потерявъ терпѣніе, въ свою очередь ополчится на него и раскроетъ всѣ его дѣянія?

— Да, да, — воскликнулъ Горгій, — повѣрьте, что подъ его важнымъ и гордымъ видомъ скрывается полнѣйшая пустота. Онъ не понимаетъ, что, обращаясь со мною такъ безцеремонно, самъ подготовляетъ тебѣ серьезныя непріятности. Но… пустъ онъ остерегается! Если я заговорю…

Онъ не докончилъ, потому что Маркъ перебилъ его:

— Что же вы скажете?

— Ничего. Это наши личныя дѣда, и я скажу о нихъ лишь исповѣднику.

Затѣмъ онъ продолжалъ:

— Вы знаете, конечно, что теперь школой братьевъ тоже управляетъ его креатура, братъ Іоахимъ; онъ занялъ мѣсто брата Фульгентія. Это страшный лицемѣръ, ловкій и хитрый льстецъ, воображающій, что свершаетъ ни вѣсть какой подвигъ тѣмъ, что пересталъ дергать за уши этихъ негодныхъ мальчишекъ, и вы сами видите прекрасные результаты. Школу скоро закроютъ за недостаткомъ учениковъ. Надо, какъ слѣдуетъ, наказывать всѣхъ этихъ сорванцовъ, тогда они почувствуютъ къ вамъ уваженіе. Хотите знать мое мнѣніе: во всемъ округѣ есть только одинъ достойный кюрэ — это аббатъ Коньясъ. Онъ, по крайней мѣрѣ, какъ слѣдуетъ ведетъ борьбу и побиваетъ каменьями невѣрующихъ. Онъ — настоящій праведникъ, и еслибы побольше такихъ людей, дѣла обстояли бы совсѣмъ иначе.

Горгій поднялъ обѣ руки и потрясалъ въ воздухѣ сжатыми кулаками. Его суровая, дикая фигура, полная ненависти, какъ-то совсѣмъ не подходила къ этой мирной классной комнатѣ, освѣщенной лампой, гдѣ никто никогда не слыхалъ такихъ жестокихъ и гнѣвныхъ рѣчей. Наступило молчаніе; слышенъ былъ только шумъ дождя, который хлесталъ въ окна.

— Мнѣ кажется, что Богъ покинулъ и васъ, какъ и вашихъ начальниковъ, — замѣтилъ Маркъ не безъ нѣкоторой ироніи.

Братъ Горгій бросилъ взглядъ на свою жалкую одежду, на свои худыя руки и опустилъ голову.

— Да, Господъ покаралъ меня въ Своемъ справедливомъ гнѣвѣ за мои личные грѣхи и за грѣхи другихъ. Я преклоняюсь передъ Его волей; Онъ наказуетъ меня къ моему благополучію. Но я никогда не прощу и не забуду того, что сдѣлали другіе, чтобы ухудшить мое положеніе! Они толкнули меня на путь лишеній, заставивъ покинуть Мальбуа, и если я теперь пришелъ сюда, то съ цѣлью вырвать у нихъ тотъ кусокъ хлѣба, который они мнѣ должны обезпечить.

Онъ не хотѣлъ высказать все, что таилось на днѣ его души, но, по всему его виду загнаннаго, голоднаго звѣря, можно было судить о томъ, какъ ему жилось. Его перемѣщали съ мѣста на мѣсто, въ самые глухіе и бѣдные приходы, пока онъ не потерялъ терпѣнія и, скинувъ рясу, пошелъ бродить по большимъ дорогамъ. Гдѣ-то онъ скитался, по какимъ странамъ, сколько испыталъ лишеній, какіе совершилъ проступки? Никто этого, конечно, не узнаетъ, но, смотря на его ожесточенное, худое лицо съ провалившимися глазами, можно было догадаться, что онъ извѣдалъ всѣ пороки и опустился на самое дно разврата. Вѣроятно, онъ сперва пользовался вспомоществованіемъ своихъ бывшихъ товарищей, которымъ нужно было купить его молчаніе. Онъ писалъ имъ угрожающія письма и получалъ небольшія суммы денегъ. Но, мало-по-малу, они перестали его поддерживать, и всѣ его вымогательства оставались безъ послѣдствій. Очевидно, было рѣшено, что послѣ столькихъ лѣтъ онъ уже не представлялъ изъ себя опаснаго человѣка, и онъ самъ понялъ, что его признанія теперь не имѣли значенія и только лишили бы его послѣдней надежды получать хотя небольшія суммы денегъ. И вотъ онъ явился въ Мальбуа и заходилъ то къ одному, то къ другому противнику Симона, добывая жалкіе гроши отъ этихъ людей, все еще боявшихся пересмотра розанскаго процесса. Онъ являлся для нихъ живымъ укоромъ ихъ совѣсти, которая стучалась въ дверь и угрожала справедливымъ возмездіемъ. Но было очевидно, что и эти послѣдніе источники мало-по-малу исчезали и отказывались питать его, иначе онъ бы не пришелъ сюда и не высказывалъ своего бѣшенства. Маркъ все это понялъ. Братъ Горгій только потому вынырнулъ изъ того мрака, въ которомъ пресмыкался, что истощилъ послѣднія средства и совершенно обнищалъ. Но зачѣмъ же онъ пришелъ сюда, въ эту ужасную погоду, въ темную дождливую ночь? Чего онъ могъ ожидать отъ Марка? Какую выгоду хотѣлъ извлечь изъ своихъ словъ, полныхъ презрѣнія, которыми онъ поносилъ прежнихъ единомышленниковъ?

— Вы живете въ Мальбуа? — спросилъ его Маркъ, любопытство котораго было задѣто за живое.

— Нѣтъ, нѣтъ… я живу не здѣсь… я живу… гдѣ придется.

— Мнѣ кажется, я васъ видѣлъ въ Мальбуа еще до нашей встрѣчи на площади Капуциновъ… Вы были не одни, а разговаривали съ однимъ изъ вашихъ учениковъ, Полидоромъ.

Слабая улыбка мелькнула на мрачномъ лицѣ Горгія.

— Полидоромъ? Да, да, я очень любилъ этого мальчика. Онъ — скромный и преданный и, подобно мнѣ, пострадалъ отъ людской несправедливости. Его обвинили въ разныхъ преступленіяхъ и прогнали, не понявъ и не оцѣнивъ его по заслугамъ. Я былъ очень радъ встрѣтить его; мы помогали другъ другу и взаимно утѣшались своими страданіями. Но Полидоръ молодъ, — онъ оставилъ меня; вотъ уже мѣсяцъ, какъ я его разыскиваю; онъ исчезъ. Жаль, жаль, — всѣ покинули меня въ моемъ несчастьѣ.

У него вырвался невольный стонъ, и Маркъ вздрогнулъ, видя, сколько нѣжности таилось въ душѣ этого преступнаго человѣка, когда онъ заговорилъ о Полидорѣ. Онъ не успѣлъ, однако, предаться размышленіямъ, потому что Горгій вдругъ приблизился къ нему и прошепталъ:

— Выслушайте меня, господинъ Фроманъ, — я изнемогаю, я пришелъ сюда, чтобы все вамъ сказать… Да, если вы согласитесь выслушать мою исповѣдь, я скажу вамъ всю правду. Вы — единственный человѣкъ, котораго я уважаю. По отношенію къ вамъ я не чувствую никакого стыда, потому что вы были честнымъ противникомъ. Примите мою исповѣдь и обѣщайте одно, что вы все сохраните въ тайнѣ и только тогда обнародуете мои признанія, когда я вамъ дамъ на то разрѣшеніе…

Маркъ прервалъ его:

— Нѣтъ, я не желаю брать на себя такое обязательство. Я не вызывалъ васъ на откровенность: вы сами пришли сюда и говорите со иной по собственному желанію. Если вы дѣйствительно сообщите мнѣ правду, я оставляю за собою полную свободу располагать ею по своему усмотрѣнію.

Горгій слегка заколебался, потомъ сказалъ:

— Хорошо, я довѣрюсь вашей совѣсти и все-таки открою вамъ правду.

Но онъ не сейчасъ приступилъ къ разсказу, и снова наступило молчаніе. А дождь все лилъ и хлесталъ въ окна, и вѣтеръ стоналъ и вылъ по пустыннымъ улицамъ; въ комнатѣ было тепло и тихо и свѣтъ лампы вспыхивалъ и мигалъ среди колеблющагося полумрака. Маркъ почувствовалъ непріятное стѣсненіе отъ присутствія этого человѣка и невольно оглянулся на дверь, за которою сидѣла Женевьева. Слышитъ ли она? И что ей предстоитъ услышать? Какую грязь выведетъ наружу признаніе этого преступника, и какъ ей непріятно будетъ напоминаніе ужаснаго прошлаго.

Послѣ непродолжительнаго молчанія братъ Горгій возвелъ руки къ небу и заговорилъ торжественнымъ голосомъ: