Истина - Эмиль Золя

Но такіе факты представляли собою лишь предсмертныя судороги умиравшаго режима; Мальбуа перешелъ совершенно во власть иного направленія, когда-то всѣми презираемаго; теперь во всемъ муниципальномъ управленіи не было ни одного члена-реакціонера, Давно прошло то время, когда мэръ Даррасъ жаловался, что у него нѣтъ приверженцевъ, что республиканская партія въ постоянномъ меньшинствѣ; не только его соперникъ Филисъ уже покоился на кладбищѣ, до и самъ мэръ Даррасъ, когда-то измѣнившій правому дѣлу, отошелъ въ вѣчность, оставляя по себѣ память, какъ о человѣкѣ совершенно неустойчивомъ и лицемѣріюмъ. Мѣсто его было теперь занято человѣкомъ высокаго ума и рѣдкой энергіи, — Леономъ Савенъ, младшимъ братомъ двухъ близнецовъ — Ахилла и Филиппа. Женившись на простой крестьянкѣ, Розаліи Боненъ, онъ принялся за устройство образцовой фермы, которая вызвала цѣлый переворотъ въ земледѣльческомъ хозяйствѣ края, повысивъ доходность земли. Ему едва минуло сорокъ лѣтъ, но вліяніе его среди мѣстныхъ жителей было громадно; немного упрямый, онъ соглашался лишь на тѣ мѣры, которыя приносили несомнѣнную пользу населенію. Занявъ постъ мэра, онъ очутился во главѣ партіи, рѣшившей создать публичное торжество для отданія чести Симону, чтобы хотя отчасти возмѣстить зло, причиненное ему общественною несправедливостью; мысль эта, до сихъ поръ не приведенная въ исполненіе, теперь воскресла съ новою силою. Нѣсколько разъ уже обращались за совѣтомъ къ Марку, и, посѣщая изрѣдка Мальбуа, онъ всегда встрѣчалъ тамъ людей, которые говорили съ нимъ объ этомъ проектѣ. Особенно взволновала его одна встрѣча съ Адріеномъ Долуаръ, сыномъ каменщика Августа Долуаръ и Анжели Бонгаръ, дочери крестьянина. Онъ прекрасно окончилъ курсъ въ школѣ Жули и сдѣлался очень извѣстнымъ и знающимъ архитекторомъ. Ему еще не было двадцати восьми лѣтъ, когда онъ былъ выбранъ въ члены муниципальнаго совѣта; самый младшій среди всѣхъ своихъ товарищей-членовъ, онъ отличался смѣлымъ полетомъ мысли, оставаясь, однако, строгимъ практикомъ.

— А, дорогой господинъ Фроманъ! Какъ я радъ васъ встрѣтить! — воскликнулъ онъ. — Я собирался отправиться на-дняхъ къ вамъ въ Жонвиль, чтобы переговорить съ вами объ одномъ дѣлѣ.

Онъ стоялъ передъ Маркомъ въ почтительной позѣ, снявъ шляпу; вся молодежь обожала Марка, какъ заслуженнаго патріарха. одного изъ неподкупныхъ поборниковъ истины, славнаго героя прошлаго. Самъ Адріенъ учился у него, будучи ребенкомъ.

— Чѣмъ могу служить вамъ, мой дорогой другъ? — спросилъ Маркъ, всегда довольный и счастливый, когда ему приходилось встрѣчать своихъ бывшихъ учениковъ.

— Правда ли, что семья Симона скоро вернется въ Мальбуа? Говорятъ, что Симонъ и Давидъ рѣшили покинуть Риренеи и вернуться въ свой родной городъ… Вамъ это, вѣроятно, извѣстно?

Маркъ отвѣтилъ съ улыбкой:

— Да, таково ихъ намѣреніе. Но я не думаю, чтобы они вернулись раньше года. Хотя они и продали свои ломки мрамора, но обѣщались послѣдить за дѣломъ въ продолженіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ. Потомъ имъ надо еще позаботиться объ устройствѣ своихъ дѣлъ и подыскать себѣ здѣсь помѣщеніе.

— Если они вернутся черезъ годъ, — воскликнулъ Адріенъ, — то мнѣ едва хватитъ времени привести въ исполненіе свой проектъ… Я хотѣлъ посовѣтоваться о немъ съ вами. Когда вы мнѣ позволите навѣстить васъ въ Жонвилѣ?

Маркъ весь этотъ день рѣшилъ провести въ Мальбуа у дочери Луизы и сказалъ Адріену, что самъ зайдетъ къ нему сегодня вечеромъ, чтобы не откладывать дѣло.

Адріенъ Долуаръ занималъ маленькій домикъ по дорогѣ въ Дезираду, у самыхъ воротъ города; онъ самъ выстроилъ этотъ домикъ среди одного изъ полей фермы Бонгаровъ, которые приходились ему дѣдушкой и бабушкой. Старики уже давно умерли, и фермой владѣлъ ихъ сынъ Фердинандъ, отецъ Клеръ.

Сколько воспоминаній зародилось въ душѣ Марка, когда онъ своею твердою и бодрою походкой приближался къ новому домику Адріена, минуя старыя постройки фермы. Сюда онъ приходилъ сорокъ лѣтъ тому назадъ, въ день ареста Симона, и пытался добиться благопріятныхъ для своего друга показаній отъ дѣтей Бонгара. Онъ снова видѣлъ передъ собою толстаго, упрямаго крестьянина и злую, подозрительную крестьянку, которые запретили дѣтямъ давать какія бы то ни было показанія, представляя изъ себя инертную массу, грубую матерію, покрытую толстымъ слоемъ невѣжества и суевѣрій. Онъ вспомнилъ свои напрасныя усилія добиться правды; эти несчастные не были способны проявить чувство справедливости, потому что они ничего не знали и не хотѣли ничего знать.

Адріенъ дожидался Марка подъ старой яблоней, сучковатыя вѣтвя которой, обремененныя плодами, простирались надъ столомъ, окруженнымъ стульями.

— Дорогой учитель, — привѣтствовалъ Марка Адріенъ, — для меня великая честь, что вы согласились придти ко мнѣ; прошу васъ, присядьте; я принесу свою дочурку Жоржетту; поцѣлуйте ее, — это принесетъ ей счастье.

Здѣсь находилась и жена Адріена, Клеръ, молодая бѣлокурая женщина, съ пріятнымъ, привѣтливымъ лицомъ и ясными глазами. Она побѣжала за дочуркой и подвела ее къ Марку. Дѣвочка была прелестная, такая же бѣлокурая, какъ мать, и очень развитая для своихъ пяти лѣтъ.

— Слушай, моя радость, — сказала ей мать, — ты всегда должна помнить, что господинъ Фроманъ тебя поцѣловалъ; можешь гордиться этимъ всю жизнь.

— Я знаю, мама, — пролепетала дѣвочка: — я часто слышу, какъ вы говорите съ папой о дядѣ Фроманѣ. Я рада ему, — онъ точно ясное солнышко.

Всѣ отъ души смѣялись и радовались словамъ дѣвочки; въ эту минуту показались отецъ и мать Клеръ, Фердинандъ Бонгаръ и его жена, Люсиль Долуаръ; они узнали, что къ нимъ пришелъ бывшій учитель школы въ Мальбуа, и пожелали выказать ему свое глубокое почтеніе. Хотя бывшій его ученикъ Фердинандъ и не очень радовалъ его своими успѣхами, благодаря своимъ ограниченнымъ способностямъ, Маркъ все же обрадовался ему. Фердинанду было подъ пятьдесятъ лѣтъ; движенія его были попрежнему медленны и нерѣшительны, какъ у человѣка, сознаніе котораго еще не вполнѣ освободилось отъ оковъ прежняго невѣжества.

— Ну, Фердинандъ, какъ дѣла? Въ нынѣшнемъ году вы должны быть довольны: урожай былъ хорошъ.

— Такъ-то оно такъ, господинъ Фроманъ, но никогда нельзя знать, какъ кончится годъ. На одномъ выиграешь, на другомъ проиграешь. Да мнѣ и не везло всю жизнь, — вы сами знаете.

Жена его, Люсиль, болѣе смышленая, перебила мужа:

— Онъ такъ говоритъ, господинъ Фроманъ, потому, что былъ всегда послѣднимъ въ вашемъ классѣ и вообразилъ, что ужъ судьба его такова, Какая-то цыганка, еще въ дѣтствѣ, бросила въ него камнемъ; но что-жъ изъ этого, — не правда ли? Еслибы онъ еще вѣрилъ въ чорта, какъ я вѣрю; мадемуазель Рузеръ показала мнѣ однажды чорта послѣ того, какъ я конфирмовалась, а вѣдь я была ея лучшей ученицей.

Клеръ разсмѣялась, и ея дочка, Жоржетта, тоже не совсѣмъ почтительно отнеслась къ исторіи о чортѣ. Люсили продолжала:

— О, я знаю, что ты, моя дочь, ни во что не вѣришь: мадемуазель Мазелинъ отучила васъ отъ нашихъ вѣрованій. Но чорта я всетаки видѣла. Мадемуазель Рузеръ показала намъ его тѣнь на стѣнѣ класса, и я увѣрена, что это была правда.

Адріенъ слегка сконфузился и перебилъ свою тещу, приступивъ къ тому дѣлу, которое привело къ нему Марка. Всѣ усѣлись вокругъ стола; Клеръ взяла на руки Жоржетту, а старики сѣли поодаль; Фердинандъ курилъ трубку, а его жена вязала чулокъ.

— Видите ли, мой дорогой учитель, вся наша молодежь полагаетъ, что на Мальбуа будетъ лежать пятно до тѣхъ поръ, пока городъ не искупитъ своей вины передъ страдальцемъ, осужденію котораго онъ способствовалъ. Оправданіе Симона по суду еще недостаточно: мы, дѣти и внуки его бывшихъ палачей, — мы должны покаяться въ ошибкѣ отцовъ и дѣдовъ и стараться чѣмъ-нибудь почтить Симона, уничтожить слѣды той ужасной несправедливости, которая была совершена по отношенію къ этому несчастному человѣку… Вчера вечеромъ я говорилъ отцу, дѣду и другимъ родственникамъ: «Какъ могли вы допустить подобную подлость, столь же гнусную, какъ и чудовищную? Достаточно было одного разумнаго слова, чтобы помѣшать такому ужасному злодѣянію!» Они отвѣтили мнѣ, по обыкновенію, сбивчивыми объясненіями. говоря, что они не знали, не понимали.

Наступило молчаніе, и всѣ взгляды были обращены на Фердинанда, который являлся представителемъ преступнаго поколѣнія. Онъ вынулъ трубку изо рта и пытался оправдать себя и своихъ близкихъ.

— Ну да, мы не знали, мы не могли понять этого дѣла. Мой отецъ и моя мать съ трудомъ подписывали свое имя и были настолько осторожны, что не путались въ чужія дѣла, потому что за это могли быть наказаны. Я, положимъ, кое-чему научился, но тоже не далеко ушелъ въ наукахъ и боялся поплатиться за свое вмѣшательство… Глупые люди всегда трусливы… Да, вамъ теперь хорошо говорить и разсуждать: вы все понимаете и потому набрались храбрости. Я хотѣлъ бы послушать, что бы вы сказали, еслибы, ничего не понимая, запутались въ это темное дѣло? Чего только тогда не разсказывали про Симона?!