Истина - Эмиль Золя

Танцы и веселье продолжались до самаго вечера. Крестьяне еще никогда не видѣли такого торжества; они весело сновали въ толпѣ въ новыхъ нарядахъ, и самою красивою между ними была госпожа Мартино. Наконецъ-то ей удалось попасть въ настоящій салонъ, которому бы позавидовали и горожанки.

Этотъ счастливый день кончился довольно непріятнымъ инцидентомъ. Когда Маркъ и Женевьева, въ сопровожденіи Миньо и его учениковъ, вышли изъ народнаго дома, къ нимъ присоединилось много женщинъ, въ томъ числѣ и госпожа Мартино. Проходя мимо дома аббата Коньяса, онѣ какъ разъ говорили о томъ, что его недавно оштрафовали на двадцать пять франковъ за оскорбленіе госпожи Мартино въ церкви. Слышалъ ли онъ эти слова, изъ-за ограды своего сада, но только его взбѣшенная фигура внезапно вынырнула изъ-за кустовъ.

— Лгунья! Негодная обманщица! — кричалъ онъ ей. — Погоди, ты еще когда-нибудь проглотишь свой языкъ, змѣя подколодная!

Всѣ были искренно возмущены такимъ новымъ оскорбленіемъ и поспѣшили уйти поскорѣе отъ разсвирѣпѣвшаго аббата, продолжавшаго свою грозную филиппику. Но этотъ печальный инцидентъ былъ вскорѣ забытъ, и дѣти начали расходиться, оглашая вечерній воздухъ веселыми пѣснями.

Въ слѣдующій четвергъ Маркъ отправился въ Мальбуа, и тамъ ему снова повстрѣчалась та мрачная фигура, о которой онъ думалъ все время, подозрѣвая, что встрѣтилъ никого иного, какъ брата Горгія. На этотъ разъ его сомнѣнія подтвердились. Переходя по пустынной площади Капуциновъ, онъ увидѣлъ высокаго, худощаваго мужчину, стоявшаго въ глубокой задумчивости передъ школой братьевъ. Маркъ сейчасъ же узналъ въ немъ того самаго человѣка, котораго видѣлъ мѣсяцъ тому назадъ на углу Большой улицы въ бесѣдѣ съ Полидоромъ. На этотъ разъ онъ узналъ его: что былъ никто иной, какъ братъ Горгій, въ старомъ, засаленномъ сюртукѣ, постарѣвшій, съ измученнымъ лицомъ, на которомъ еще больше выдавался его громадный носъ хищной птицы. Дельбо, значитъ, не ошибся: братъ Горгій пріѣхалъ въ Мальбуа и бродилъ по городу, вѣроятно, уже нѣсколько недѣль.

Погруженный въ воспоминанія посреди пустынной площади, братъ Горгій, однако, почувствовалъ, вѣроятно, устремленный на него взглядъ и, повернувъ голову, уставился на Марка. Онъ тоже, вѣроятно, узналъ его, но не пытался скрыться, а улыбнулся кривою, жестокою улыбкой, которая обнаружила рядъ длинныхъ, волчьихъ зубовъ, и, спокойно обращаясь къ нему, сказалъ, указывая на стѣны разрушившейся школы братьевъ:

— А что, господинъ Фроманъ, — васъ, вѣроятно, радуетъ видъ этой школы… Я, откровенно говоря, готовъ поджечь ее, чтобы стереть съ лица земли.

Маркъ, ошеломленный тѣмъ, что этотъ разбойникъ и бродяга осмѣлился заговорить съ нимъ, молчалъ, содрогаясь отъ ужаса. Братъ Горгій продолжалъ, все съ той же отвратительной улыбкой:

— Вы удивлены, что я заговорилъ съ вами? Вы — мой злѣйшій врагъ. Но у меня нѣтъ къ вамъ ненависти. Вы были правы, вы боролись за свои идеи. Кого я ненавижу и кого готовъ преслѣдовать до могилы, такъ это моихъ начальниковъ, моихъ братьевъ, которые должны были спасти меня, а на мѣсто того бросили на произволъ судьбы, выгнали на улицу и предоставили мнѣ на свободѣ умирать съ голоду. Они виноваты во всѣхъ несчастіяхъ, которыя обрушились на церковь и на эту школу, и сердце мое переполнено злобой и ненавистью.

Въ это время двѣ старыя женщины показались на площади, а изъ дверей часовни вышелъ монахъ; братъ Горгій боязливо оглянулся и, подойдя въ Марку, сказалъ вполголоса:

— Слушайте, господинъ Фроманъ, меня давно томитъ желаніе поговорить съ вами. У меня есть много интереснаго, что я хочу сообщить вамъ. Если вы позволите, я какъ-нибудь вечеркомъ пройду въ Жонвиль.

Онъ удалился, не дождавшись отвѣта Марка. Послѣдній никому не сказалъ ни слова объ этой странной встрѣчѣ; одной лишь Женевьевѣ онъ сообщилъ о желаніи брата Горгія зайти къ нему, и она этимъ очень встревожилась. Они рѣшили не принимать его у себя, боясь попасти въ какую-нибудь коварную ловушку, запутаться въ интригу, которая впослѣдствіи могла имъ очень повредить. Этотъ человѣкъ всегда лгалъ; онъ и теперь не скажетъ правды: поэтому его признанія не помогутъ раскрытію истины. Прошли мѣсяцы, и онъ не показывался. Маркъ сперва внимательно прислушивался къ каждому шороху, рѣшивъ не отворять ему дверей, но затѣмъ мало-по-малу началъ волноваться и жалѣть, что онъ не приходитъ. Онъ задавалъ себѣ вопросъ, какого рода могли бытъ его сообщенія, и мучился надъ этою задачею. Почему бы не принять его? — думалъ онъ. Еслибы даже брать Горгій не сообщилъ ничего необыкновеннаго, ему все-таки не мѣшало поближе приглядѣться къ этому человѣку. И онъ началъ поджидать его, досадуя, что это свиданіе такъ долго откладывается.

Наконецъ въ темный зимній вечеръ, когда дождь хлесталъ въ окна, братъ Горгій постучался въ дверь; его окутывалъ длинный плащъ, съ котораго струилась вода. Снявъ съ него промокшую одежду, Маркъ пригласилъ его въ классъ, гдѣ топилась печка. Керосиновая лампочка скудно освѣщала большую комнату, безмолвную, углы которой терялись во мракѣ. За дверью Женевьева, охваченная невольнымъ страхомъ, прислушивалась къ тому, что происходило въ комнатѣ, боясь, какъ бы пришелецъ не покусился на ея мужа.

Братъ Горгій сейчасъ же возобновилъ разговоръ, начатый на площади Капуциновъ, какъ будто они разстались всего нѣсколько часовъ тому назадъ.

— Видите ли, господинъ Фроманъ, церковь погибаетъ, потому что теперь нѣтъ тѣхъ суровыхъ, непреклонныхъ людей, которые наполняли ужасомъ сердца вѣрующихъ и держали ихъ въ своей власти… Что могутъ сдѣлать нынѣшніе люди? Они всѣ трусы и глупцы.

Онъ перебралъ всѣхъ своихъ начальниковъ, никому не давая пощады. Епископъ Бержеро недавно умеръ, восьмидесяти семи лѣтъ; этотъ несчастный всегда колебался и медлилъ, поэтому ему не удалось отдѣлиться отъ Рима и основать во Франціи самостоятельную церковь. Съ особенною ненавистью онъ обрушился на аббата Кандьё, осмѣлившагося сомнѣваться въ виновности Симона; онъ первый подрывалъ престижъ церкви, ополчившись противъ монаховъ часовни Капуциновъ, называя ихъ жалкими торгашами. Что касается его замѣстителя, аббата Кокара, то этотъ, хотя и суровый человѣкъ, по мнѣнію брата Горгія, былъ лишь неспособный глупецъ.

Маркъ слушалъ его, не перебивая, но когда тотъ обрушился на аббата Кандьё, онъ не могъ не замѣтить ему:

— Вы не знаете этого человѣка, — въ васъ говоритъ слѣпая злоба и ненависть… Онъ первый понялъ, какой ударъ религіи наносили капуцины, открыто становясь на сторону неправды и несправедливости. Онъ говорилъ, что религія должна проповѣдывать истину и справедливость, равенство и добро, поддерживать слабыхъ и несчастныхъ страдальцевъ. Между тѣмъ она открыто заступалась за лживыхъ, недостойныхъ преслѣдователей Симона, и когда правда обнаружилась, ея приверженцы должны были обратиться въ ея враговъ. Истина всегда восторжествуетъ, какъ бы не хлопотали люди о ея погибели… Да, аббатъ Кандьё все это предвидѣлъ, и онъ покинулъ свое мѣсто не изъ трусости, но оттого, что сердце его обливалось кровью, и онъ до сихъ поръ оплакиваетъ свою поруганную вѣру.

Горгій махнулъ рукой, объявивъ, что онъ не желаетъ вступать въ споръ. Глаза его горѣли, и вся его фигура дрожала отъ волненія; онъ почти не слушалъ словъ Марка.

— Хороню! Хорошо! Я высказываю свое мнѣніе и не принуждаю васъ соглашаться со мною. Но есть еще другія личности, которыхъ вы не будете, надѣюсь, защищать, — напримѣръ, отецъ Ѳеодосій?

И онъ продолжалъ свою обличительную рѣчь, обрушиваясь со страшной злобой на главу капуциновъ. Онъ не осуждалъ его за чудеса Аитонія Падуанскаго, нѣтъ, — онъ самъ вѣрилъ и ждалъ чуда, но онъ его ненавидѣлъ за то, что тотъ собиралъ деньги и не удѣлялъ ни гроша другимъ служителямъ алтаря, оставляя ихъ въ нищетѣ умирать голодною смертью. Онъ отказалъ въ помощи ему, Горгію, въ такую минуту, когда какіе-нибудь десять франковъ могли его спасти. Всѣ его покинули, всѣ! Не только этотъ ненасытный отецъ Ѳеодосій, который награбилъ себѣ большое состояніе, но и другой, главный руководитель клерикаловъ, отецъ Крабо! Ахъ, этотъ ужасный отецъ Крабо! Онъ когда-то служилъ ему, ползалъ передъ нимъ на колѣняхъ, готовый изъ преданности на всякое преступленіе. Онъ считалъ это всемогущимъ господиномъ, мудрымъ и храбрымъ, который сумѣетъ побѣдить весь міръ. Подъ его защитой онъ не боялся ничего и разсчитывалъ, что нѣтъ такого самаго запутаннаго дѣла, которое бы ему не удалось повернуть по своему желанію. И что же, этотъ самый отецъ Крабо теперь отказался отъ него, оставилъ его безъ помощи, безъ куска хлѣба, безъ крова. Онъ поступилъ еще хуже: онъ толкалъ его на погибель, готовъ былъ утопить, какъ опаснаго соучастника преступленій, отъ котораго надо отдѣлаться. Впрочемъ, онъ всегда былъ отъявленнымъ эгоистомъ, безсердечнымъ чудовищемъ!.Развѣ онъ не погубилъ отца Филибена, умершаго недавно въ Италіи, въ монастырѣ, гдѣ его держали, какъ въ темницѣ. Отецъ Филибенъ былъ герой и сдѣлался жалкою жертвою, искупившей чужую вину. Другимъ такимъ же несчастнымъ орудіемъ отца Крабо былъ братъ Фульгентій, правда, глупый до идіотизма, но искренній и преданный человѣкъ, котораго, однако, смели съ лица земли; никому не было извѣстно, живъ ли онъ и куда его запрятали. Развѣ такая жестокость и несправедливость не возмутительны? Неужели онъ не боится, что наконецъ найдется человѣкъ, который, потерявъ терпѣніе, въ свою очередь ополчится на него и раскроетъ всѣ его дѣянія?