Ткань Ишанкара - Тори Бергер

не выдержала Тайра. – Ты хочешь поговорить? А почему ты раньше не хотел со мной говорить? Ты всегда был занят чем-то другим! Всегда выставлял меня за дверь! Приезжал и сваливал к своим друзьям! Ты за всю жизнь не сказал мне и тысячи слов, а теперь ты хочешь поговорить, хочешь, чтобы я рассказала тебе, как я жила все это время! Ты ни черта обо мне не знаешь! А ведь ты был единственным, кому я сказала, что умею колдовать! И что? Ты чуть не сдал меня в дурку! Поговорить! Говорить надо было тогда, сейчас поздно! Ты не знаешь, что для меня хорошо, а что плохо! Ишанкар – это единственный выход для нас всех!

– Тайра! – заорал Алекс. – Я не стану ничего подписывать! Я не отпущу тебя в место, которого не знаю! К людям, которых не знаю!

– Вот и познакомься с ними! Ты же считаешь их шизофрениками!

– А кем я должен их считать?! Полоумного монаха, который ржет и несет чушь про «Звездные войны», я должен считать великим ректором?! А фрика в бусиках – главой научно-исследовательского центра?! А взрослого мужика с дамской подвесочкой на шее кем я должен считать?! Великим некромантом?! Это я еще вампиров ваших не видел! Ты сама-то понимаешь, что это полный бред?! Толкинисты-переростки! Это даже на секту не похоже! А кем я должен считать тебя?! В конце концов, если ты действительно некромант, если ты умеешь воскрешать, почему же мама сейчас не с нами?! Не хватило маны?! Или уровней магических не хватило?! Что ты на это скажешь?!

Алекс замолчал и, дыша так, словно пробежал три километра, свысока посмотрел на сестру. Повисла неестественная тишина.

– Я хочу, чтобы ты поговорил с сэром ’т Хоофтом. Пожалуйста, – ровным голосом сказала Тайра, не отводя взгляда от его глаз. – Он не станет тебя в чем-либо убеждать. Он сможет ответить на твои вопросы лучше, чем я. Обещай мне, что поговоришь с ним.

И Алекс почему-то не смог ей отказать.

…Мама была строгой и принципиальной. Она носила очки в позолоченной оправе и высокую прическу, и потому Максу всегда казалось, что она застряла где-то в шестидесятых. Однажды, после того, как бабушка по секрету рассказала ему о том, что в молодости подкладывала в бабетту пустую консервную банку, Макс попытался найти ее в прическе у мамы, полагая, что и с ней тоже бабушка поделилась своим секретом. Он подкрался к ней со спины, и пока мама с неизменно строгим видом проверяла школьные тетради, запустил руку в копну ее крашеных под Монро волос. Мама пожаловалась на его непристойное поведение деду, и Макс первый раз в жизни получил по рукам линейкой, с помощью которой дед постоянно что-то чертил, восседая за огромным столом в своем полутемном кабинете. Макс плакал, рассматривая сначала белый, а потом красный след от линейки на своих кистях, а дед обзывал его девчонкой, и Макс не мог понять, потому ли, что он заинтересовался женской прической, или потому, что никак не мог унять слезы. Тогда ему было пять с половиной. Макс потом долго удивлялся, как умудрился дожить до пяти лет, не зная убойной силы дедовой линейки.

Мама работала в школе. Дед говорил, что это ее призвание. Максу казалось, что никакое это не призвание, и что мама просто хочет, чтобы дед ей гордился, но мама, конечно, никогда в этом не признавалась. Каждое утро она одевала строгий, неизменно с юбкой, костюм, бережно протирала стекла очков, складывая их в тисненый кожаный очечник, брала свою большую коричневую сумку, как всегда набитую тетрадями, надевала туфли на высоком тонком каблуке и, уже совершенно преобразившись из мамы в школьную учительницу, выходила за дверь.

Макса в школу отводила бабушка. Дед настоял, чтобы он учился в другой школе, не в той, в которой преподавала мама, якобы для того, чтобы Макс не рассчитывал, что мама будет его прикрывать, когда он будет плохо себя вести. Повзрослев, Макс думал, что дед панически боялся того, что Макс своим непристойным поведением или плохими оценками сможет опозорить маму, которая всегда была в школе на хорошем счету.

Мама никогда не готовила, кухня в доме деда была обязанностью бабушки, которая, как говорил дед, за всю жизнь не сделала ни одного сколько-нибудь стоящего дела, и даже оба ее ребенка оказались девочками. Мама практически не общалась со своей старшей сестрой, которая коротко стригла волосы, постоянно выходила замуж, разводилась и путешествовала со своей театральной студией по всей Европе. Единственный в году теткин рождественский визит всегда оканчивался скандалом. Дед гневно бросал накрахмаленную бабушкой салфетку в тарелку с едой, отпихивал ногой стул и удалялся в свой кабинет, где снова брался за линейку и остро наточенные карандаши. Мама провожала деда долгим взглядом, в котором Макс всегда усматривал чувство неловкости и вины за тетку, потом выжидала три минуты, аккуратно вставала и отправлялась за дедом. Макс не знал, о чем они разговаривают, но каждый раз, когда мама возвращалась, она называла его полным именем, и Макс понимал, что она злится на него, и сам начинал испытывать неловкость и вину. Мама называла его полным именем, только когда он и правда был виноват, а дед вообще не признавал никаких сокращений и ласковых словечек, поэтому слово «Максимилиан» в сознании Макса было крепко связано с наказанием. Господин Ректор понял это сразу и тоже пользовался таким приемом, но на сэра Котцу Макс не обижался, потому что тот в своих замечаниях всегда был справедлив.

Макс терпеть не мог своего полного имени. От него за версту несло порочными и давно сгинувшими римскими императорами, истлевшими латинскими рукописями и пылью руин великой когда-то империи.

Школа была для мамы священным местом. Несколько раз мама брала его с собой на уроки, и он тихо сидел в конце класса, наблюдая, как мама на специально построенном постаменте перед доской смешивает в колбочках цветные жидкости, бросает в них какие-то металлические кусочки, и из колбочек начинает валить цветной дым. Макс думал, что его мама волшебница, у нее даже была своя волшебная палочка, абсолютно прозрачная, но сто процентов настоящая. Макс удивлялся тому, что мама совсем ее не бережет, мешает ей свои волшебные отвары и указывает на магические формулы, написанные на доске. Временами она указывала палочкой на ученика, тот бледнел, на его лбу выступали еле заметные капельки пота, он начинал говорить непонятные слова, из которых Макс понимал только цифры, и Макс все больше убеждался, что мамина палочка воистину обладала большой силой. Он сказал маме, что тоже хочет быть волшебником, но она сказала, что это совсем не мужская профессия, и лучше бы он подражал деду.

Макс не хотел подражать деду. Он всегда хотел подражать отцу.

Дед вообще не разговаривал с отцом. Макс еще помнил время, когда он, отец и мама жили вместе в большом деревянном доме, через стенку с еще какой-то семьей. Потом дом сгорел вместе с половиной этой большой и шумной семьи, и им пришлось временно поселиться в дедовой пятикомнатной квартире. Макс покинул ее только в восемнадцать, отец не выдержал раньше. Когда Максу было семь, отец уже присылал ему цветные открытки из каких-то неведомых городов, иногда приезжал в гости, и они подолгу гуляли по городу, покупая сладости и воздушные шары. Макс слушал рассказы отца о далеких странах, географических картах, старательно коллекционировал привезенные им вросшие в камень цветные кристаллы, выставляя их в ряд на своей книжной полке, и каждый раз просил, чтобы отец забрал его с собой, но тот отказывался, оправдываясь тем, что таких маленьких мальчиков в экспедиции не берут. Макс жаловался маме, она снимала свои позолоченные очки, прижимала его к своей груди и тихонько плакала, пока дед не видел. Иногда дед все же замечал ее слезы, и тогда Максу доставалось: дед считал, что его любимая дочь расстраивается из-за него, а Макс знал,