Ткань Ишанкара - Тори Бергер

говоря, что Ишанкар с его единственным некромантом уж никак не страшнее Дрездена, Лиги или старой школы Торфиорда, у которых некросов был целый штат, но Алекс понимал, что в этом Ксандер абсолютно неправ и говорит так только для того, чтобы он меньше волновался за сестру. Алекс уже не раз слышал от Тайры, что все некроманты магического мира не представляют для сэра хет Хоофта никакой опасности, а уж о какой-либо конкуренции вести речь было просто смешно.

Алекс долго раздумывал над всем этим, и под конец ему даже стало интересно, что на самом деле представляет собой этот сэр ’т Хоофт, и правда ли его авторитет настолько велик, как говорили о том его сестра и Ксандер. Это было странно, но он не испытывал к ’т Хоофту неприязни, скорее даже некоторую признательность за то, что он не побоялся назвать Тайру своей Ученицей, и, возможно, именно благодаря ему, она все еще была жива. По крайней мере, Ксандер в этом был абсолютно уверен.

Сестра не собиралась отступать от своего намерения переселиться в Ишанкар, и когда Алекс пытался разговаривать с ней об этом, жестко отказывалась, настаивая на том, чтобы он поговорил с ее Наставником. Алекс понял, что от этого разговора ему не уйти, и согласился на встречу.

…Сэр Йен хет Хоофт, в безупречном темно-сером костюме, но без галстука, спокойно сидел в кресле, и Алексу казалось, что он давно готов к этому разговору, который не обещал быть легким. Сестра стояла за его левым плечом, одну руку положив на спинку занятого им кресла, и Алекс, не зная, с чего он это взял, был уверен, что она в своем собственном доме не посмеет сесть, пока Наставник ей не разрешит. Он решил не вмешиваться в их взаимоотношения и понаблюдать, но у него сложилось стойкое ощущение, что сэр ’т Хоофт и его сестра со своим Законом находились не здесь и сейчас, а где-то в идеальном фэнтезийном средневековье.

Салто занял место за столом, в пол-оборота развернувшись к ’т Хоофту, и вся его поза говорила о том, что он готов к молниеносному броску, стоит только ’т Хоофту или Тайре сделать одно неосторожное движение. Алекс не понимал, чего добивается Салто: он однозначно был против того, чтобы Тайра переезжала жить в дом к его сестре, но и мысль о том, что Тайра окончательно уйдет в Ишанкар, вызывала у него еще больший гнев и страх одновременно, и Салто скрывал это за неприкрытой агрессией. Алекс даже думал, что наилучшим выходом, какой видел Салто в этой ситуации, являлась бы Тайрина смерть, но такое окончание совсем не устраивало Алекса. Салто, окруженный тремя некромантами, чувствовал себя очень неуютно.

Ксандер устроился на крутящемся стуле возле пианино, он иногда поглядывал на Тайру и чуть заметно улыбался уголком губ. Алекс знал, что Ксандер прикрывал от Салто его сестру, принимая его ненависть к некромантам на себя, и когда Алекс думал, что Ксандер все эти годы был для Тайры братом вместо него, сердце неприятно покалывало, и Алекс не мог точно определить, ревность это или уколы совести. Алекс только потом узнал, что хотя Тайра не сказала ему ни слова, когда он обвинил ее в том, что она не смогла спасти маму, это Ксандер обнимал его сестру, терпеливо дожидаясь, пока ее слезы окончательно иссякнут. Алекс ни одной ее слезы так и не увидел, и теперь ему казалось, что он упустил нечто очень важное, что могло бы сблизить его с сестрой и перечеркнуть эту пропасть, которая сама по себе как-то незаметно образовалась между ними.

…Ксандер хранил на удивление много воспоминаний для ребенка, в жизни которого мама присутствовала только первые пять лет, и все эти воспоминания были светлыми и радостными. Ксандер даже иногда сам себе завидовал.

Он был у мамы поздним ребенком, хотя его отец всегда утверждал, что поздних или ранних детей не бывает, потому что Бог всегда посылает их вовремя. Мама родила его в тридцать восемь, отцу тогда был сорок один год. У обоих это был второй брак.

Мама часто рассказывала ему историю своего знакомства с отцом. Поначалу Ксандер воспринимал ее как обычную сказку, а потом все же поверил, что свершилось чудо.

Мама окончила университет в Москве и с самого начала преподавала русский язык иностранным студентам. Она свободно говорила на трех языках помимо родного: английском, испанском и экзотическом суахили. С первым мужем она познакомилась на одной из конференций, где подрабатывала переводчиком. Он был работником посольства, и, как говорила мама, устоять перед его обаянием было невозможно. Они поженились через год, а через долгих семь лет развелись: мама так и не смогла зачать. Муж был уверен, что это полностью ее вина, и с каждым днем отношения охладевали все больше и больше. Вскоре мама перестала появляться в посольстве на светских раутах, больше не интересовалась модой, растеряла всех своих замужних и с детьми подружек и даже коротко остригла волосы, потому как никакого интереса для своего мужа больше не представляла. Они не ругались, не били посуду и не выясняли отношения с криками и слезами, просто однажды утром поняли, что больше им незачем быть вместе, и так же тихо и без лишних эмоций развелись. Маме досталась однокомнатная квартира на краю Москвы – в то время из ее окон еще был виден лес – и старый родительский «Москвич». Решив, что это все, что может дать ей жизнь, мама с головой ушла в работу.

Иностранные студенты мелькали перед глазами, отмеряя собой прожитое время, и однажды мама заметила, что ее год начинается первого сентября, а заканчивается первым июля, и что Новый Год уже не радует, а день рождения хочется отложить на потом, а потом и вовсе не заметить, пропустить и так и оставаться вечно молодой, но в зеркале все отчетливей отражались морщинки и накопившаяся от обыденности усталость.

Мама не знала, как к ней пришло это решение, она говорила, что в один момент, стоя на остановке и ожидая троллейбус, она поняла, что хочет перемен, и что ей надоели все эти иностранцы и нескончаемые калинки, балалайки, матрешки, и что она больше не хочет слышать вокруг себя русскую речь. Мама продала квартиру, почти за бесценок отдала «Москвич» соседу по подъезду и уехала в Лондон.

Она быстро нашла работу в одной испанской компании сначала переводчиком, потом секретарем-референтом, а потом, устав от винных контрактов, перевелась в кадровое агентство для иностранцев, а еще через два года ее пригласили в лингвистический центр снова преподавать русский язык, теперь уже для бизнесменов. Мама раздумывала сутки, а потом все же согласилась. Все началось сначала, и она полностью уверилась в том, что жизнь развивается по спирали, и хотя уровень ее нынешних студентов был совсем иным, трио калинка-балалайка-марешка оставалось неизменным.

Мама рассказывала, что отец, как и двухэтажный красный лондонский автобус, появился в ее жизни абсолютно случайно. Ксандер и сам понимал, что без провидения тут не обошлось, и поражался тому, как причудливо могут переплетаться события. Мама не заметила, как автобус мягко вывернул из-за угла и подтолкнул ее к тротуару. Она ударилась головой о невысокую железную ограду и, пока ее глаза еще не закрылись, успела поразиться тому, как красиво контрастирует желтый осенний лист с серой поверхностью мокрого асфальта.

Потом стало легко и спокойно, и мама с удивлением смотрела, как вокруг ее тела собирается толпа людей, кто-то что-то кричит, а какая-то женщина пытается сделать ей искусственное дыхание. Мама говорила, что ей стало весело: эта полная женщина в нелепой красной шляпе напоминала ей ее в детстве, а собственное тело было похоже на тряпичную куклу, которую мама и ее подружки всегда использовали в качестве пациента во время игр в больницу. Мама смеялась и махала им рукой, ей хотелось сказать, что все их действия лишние, что ей хорошо, и она не хочет назад,