Ткань Ишанкара - Тори Бергер

но ее никто не замечал. Мама повернулась к этим людям спиной, их голоса стали неразличимы, а впереди словно показалась невидимая грань, зайдя за которую она больше никогда не вспомнила бы о балалайках и матрешках, и больше не сожалела бы о несбывшихся мечтах, и она уже собиралась переступить эту черту, но какой-то незнакомый и властный голос позвал ее обратно.

Она обернулась и удивилась, что этот мужчина, один единственный из почти уже расплывшейся в серое пятно толпы, видит ее и может говорить с ней, не открывая рта. Мама подумала, что он тоже мертв, но мужчина покачал головой, словно читал ее мысли, и снова позвал ее обратно. Он говорил с ней по-русски, и мама не могла оторваться от его глаз и слушала, как завороженная, его голос, а он произносил какие-то непонятные слова, а потом взял ее за руку, и больше она ничего не помнила. Очнулась она уже в больничной палате.

Отец навещал ее почти каждый день. Медсестры сетовали, что им некуда девать его цветы, палата превратилась в оранжерею, а мама с каждым днем все яснее понимала, что весь день проводит в счастливом и трепетном ожидании.

Они поженились через год, а вскоре у них появился Ксандер.

Ксандер помнил свой первый визит в Россию, к дедушке и бабушке. Ему было четыре, и они с мамой долго, пока Ксандер не устал и не заснул, рассматривали в иллюминатор белые, похожие на сладкую вату, облака, и Ксандеру еще долго казалось, что небо мягкое и сладкое, и ему даже приснилось, что самолет запутался и застрял в этой пушистой вкуснятине. Когда он пересказывал ей свой сон, мама смеялась и гладила его по голове.

А потом были снежные горки, санки и сосульки величиной с руку, и горячие бабушкины блины со сгущенным молоком и маком, и парк Горького, и Речной Вокзал с вмерзшими в лед катерами, и мультфильмы «Ну, погоди!» в кинотеатре неподалеку от дома. Мама носила необъятную шубу и была похожа на бабушкину сибирскую кошку Мурку, такую же теплую, пушистую и голубоглазую. Ксандер гонял по двору с соседскими мальчишками и с гордостью, еще не до конца выговаривая звук «р», говорил, что он русский. Вечерами они с дедом клеили модели кораблей, и дед разрешал ему, глядя сквозь большую лупу, аккуратно посадить на клей маленькую серую шлюпку в ряду таких же, уже присоединенных к борту. Потом Ксандер долго рассказывал отцу о своих первых в жизни русских каникулах, перескакивая от переполнявших его эмоций с одного события на другое, переходя то на русский, то на английский язык. Отец тихонько посмеивался над ним и крутил в руках привезенную в подарок большую хохломскую ложку, и Ксандер чувствовал, что отцу приятно, что даже будучи так далеко, сын все равно о нем помнил.

Когда Ксандер вырос, он узнал, что у отца была целая коллекция хохломских ложек, тарелок и кружек, из которых можно было составить неплохой набор.

Мама больше не преподавала. Она так толком и не оправилась после того случая с автобусом и больше не могла позволить себе по три часа проводить на ногах у доски. Временами у нее сильно болела голова, мама ложилась на диван и накрывала голову подушкой, и тогда Ксандер звонил отцу, и отец через пару секунд оказывался прямо посреди гостиной, клал мамину голову себе на колени, накрывал ее виски руками, и через некоторое время мама снова могла разговаривать и играть в игрушки. Ксандер знал, что его отец волшебник, смотрел на него и пытался запомнить все, что он делает, чтобы в следующий раз, когда маме потребуется помощь, не звать его, а помочь ей самому.

Иногда они с мамой приходили к отцу в музей. Отец работал, мама сидела на диване, подобрав под себя ноги, и в очередной раз перечитывала Тургенева, а Ксандер ходил мимо высоких, заставленных книгами и непонятными предметами, полок. Потом он подходил к отцу, становился на цыпочки и смотрел, что он пишет, обложившись бумагами за своим массивным столом. Сначала Ксандер видел только непонятные значки, но однажды заметил, как с пальцев отца сорвались цветные искры, и от неожиданности даже вскрикнул. Отец внимательно посмотрел на него и снова уткнулся в свои бумаги, но Ксандер видел, как он медленно и осторожно плетет цветную сеть, и вскоре над листом ожил и заколыхался маленький разноцветный шарик. Ксандер от удивления открыл рот, отец наклонился к нему, и они договорились, что это будет их секрет, о котором маме знать совсем не обязательно. Это была вторая в жизни информация, которую Ксандер утаил от мамы, и о которой, как он понял, уже будучи взрослым, мама все равно знала, как знала и о том, что вазу с цветами разбил он, а не неповоротливый соседский кот.

Утро, когда Ксандеру исполнилось пять, было самым радостным и цветным в его жизни. Он проснулся от бьющего в глаза солнечного света и увидел, что вся детская засыпана воздушными шарами. Он вскочил с кровати и побежал в комнату к родителям, но мама с отцом встретили его в гостиной большим именинным тортом, и отец одним взмахом руки зажег на нем все пять свечей. Ксандер не помнил, что ему тогда подарили, он запомнил этот день потому, что мама и отец весь день были рядом, смеялись и держались за руки, и Ксандер впервые понял, что такое семья.

Мама умерла от кровоизлияния в мозг, не дожив до его шестого дня рождения всего три месяца. Ксандеру казалось, что мама спит, правда, спит почему-то в темно-синем нарядном платье и совсем не в кровати. Когда маму похоронили, Ксандер отвернулся от всех и заплакал, и какая-то женщина в черном подошла к нему, присела, откинула с лица вуаль и прижала его к себе. Когда он успокоился, женщина познакомила его с его братьями, и Ксандер навсегда понял, что утрата и обретение всего лишь разные стороны одной монеты…

– Значит, вы в курсе того, что она собралась в Ишанкар, – утвердительно сказал Алекс, глядя на ’т Хоофта.

Маг кивнул.

– И что вы думаете?

– Думаю, в виду имеющихся обстоятельств, – ’т Хоофт кивнул в сторону Салто, – это наиболее логичное решение. С вами и вашей женой ей оставаться нельзя, оставлять ее одну также крайне нежелательно. В Ишанкаре она будет под защитой, да и у меня будет возможность видеться с ней чаще.

– Вы и так видитесь слишком часто, – резко вставил Салто.

– Моя Ученица, – как бы издеваясь, произнес Йен. – Сколько хочу, столько и вижу. Захочу – и она будет рядом постоянно.

– Это уж слишком, – возразил Алекс.

– Это допустимо Законом, – ответил ’т Хоофт. – Более того, в некоторые моменты обучения это необходимо.

– Может, вы ее и домой к себе заберете? – теперь уже издевался Алекс.

– А вот это действительно слишком, – совершенно серьезно ответил маг, и Алекс заметил, как Ксандер стрельнул глазами в сторону ’т Хоофта.

Тайра на их диалог никак не отреагировала.

– Значит, вы считаете, что Ишанкар – это единственный выход? – снова спросил Алекс.

– Это сложный вопрос, – признался хет Хоофт. – Ишанкар не может заменить ей семью, а вы для нее сейчас очень важны, но оставлять ее в семье опасно для вас самих. Я бы оставил ее дома, но она категорически против того, чтобы за ней приглядывали.

– Почему ты против? – Алекс перевел взгляд на сестру, но за нее ответил ’т Хоофт.

– Она сказала: «У семи нянек дитя без глаза».

– В этом есть логика, – признал Алекс. – А почему она сама не может ответить?

– Сегодня говорю я, она молчит. Как я понимаю, у вас уже была возможность пообщаться, и ни к какому решению вы так и не пришли.

Алекс грустно усмехнулся. Сэр ’т Хоофт определенно был разумным человеком, хотя и не без странностей.

– То есть если бы она осталась дома, вы приставили бы к ней телохранителей?

– Только нашего Трейсера.

– Кого?

– Трейсера. В нормальном мире он был бы кем-то вроде главы разведки и службы безопасности в одном лице. Точнее пояснить сложно.

– Их Трейсер объективно стоит тысячи телохранителей, – вставил Ксандер.

– Однако, он прозевал вашу маму, – добавил Салто, обращаясь к Алексу.

– Это правда? –