Ткань Ишанкара - Тори Бергер

– Я бы не стал столь категорично рассуждать о вещах, о которых имею столь малое понятие, – терпеливо отреагировал он на выпад Салто. – Я просил его присмотреть только за Тайрой. О том, что он сам наблюдал еще и за вашей мамой, я не знал.

– А что, была реальная необходимость следить за моей сестрой? – уточнил Алекс.

– Особой необходимости не было. Так, на всякий случай. Я полагал, что есть некоторая вероятность того, что ей может грозить опасность. Хотел подстраховать. У меня было предчувствие.

– Я говорил тебе, что он ненормальный, – снова сказал Салто.

– Вопрос о нормальности в психиатрии самый неоднозначный, – не отводя взгляда от ’т Хоофта, отозвался Алекс. – А при чем тут мама?

– Сказать честно, Алекс, – хет Хоофт немного нахмурился, – я точно не знаю. Трейсер и сам точно не знает. Думаю, он сделал это по наитию. Есть вещи, которые не получится объяснить легко. Трейсер видит мир и работает совершенно особым образом, нам, магам других специализаций, понять это сложно. Скажем, он реагирует на энергетический след. Вообще на энергетику человека. Он контролировал два ближайших похожих потока: Тайру и вашу маму. Я не знаю, почему он стал вести еще и ее, задачи охранять членов семьи я перед ним не ставил.

– Если он наблюдал и за мамой, – осторожно начал Алекс, – как так вышло, что вы со всей своей магией не смогли…?

– Мы можем многое, но мы не всесильны. Я узнал о случившемся сразу же, но времени не хватило. Трейсер не некромант, и он кинулся ко мне, прошло секунды четыре, но я оказался бесполезен. Вы врач, вы знаете, что такое критические повреждения. Это несчастный случай, хотя слышать такое от мага, некроманта, вам несколько странновато, я понимаю. Это трагическое стечение обстоятельств.

– А я считаю, что это было подстроено, – сказал Салто.

– Не пори чушь, – устало возмутился Ксандер.

– Не вижу чуши! Все более, чем логично! Мы все прекрасно понимаем, что Тайра нужна Ишанкару, как воздух. Ишанкару в его нынешнем незавидном положении и при постоянных нападках Монсальвата нужно новое совершенное оружие, чтобы сохранить свое кредо. Но некромантесса нужна им в полное распоряжение, ее ведь необходимо постоянно контролировать. Я не прав, сэр хет Хоофт? – Салто сверкнул глазами в сторону мага. – Вам будет удобнее, если она будет почти постоянно присутствовать в Ишанкаре, а чтобы заполучить ее туда, надо устранить некоторые мешающие факторы. Например, ближайших родственников. Брат и так далеко, остается мать. Убираете ее, и Ишанкар, согласно вашей доктрине, становится для Тайры семьей. Я уверен, что все это подстроено, и не удивлюсь, сэр ’т Хоофт, что вы лично приложили к этому свою руку.

– Я некромант, а не убийца, – спокойно сказал Йен. – Так что Ксандер прав, большей ереси я про себя в жизни не слышал. Ишанкар совершает ошибки, но не такие, и уж точно не в этот раз.

– Не верю! – зарычал Салто.

– Я не бог, в меня верить не надо, – казалось, пробить спокойствие ’т Хоофта вообще невозможно.

– Ты нелогичен, – Ксандер повернулся к Салто. – Ты обвиняешь сэра ’т Хоофта, а его там и близко не было. Если бы я искал крайнего, то я обвинил бы Трейсера. Это более правдоподобно.

– Трейсер мог исполнить техническую часть, – Салто был непреклонен. – А сочинить такое мог только ’т Хоофт! Или Гиварш! Или ’т Хоофт с Гиваршем вместе!

– Ересь, – покачал головой хет Хоофт. – Уж насчет Гиварша полная ересь.

– Почему? – Алекс реагировал только на мага.

– У Гиварша тоже была мама, – просто ответил Йен.

…Морис нечасто вспоминал о маме. В какой-то момент он даже подумал, что вся его боль, которую он испытал в результате ее смерти, стала просто воспоминанием, но это было большим заблуждением. Он старался не думать о родителях, потому что так и не смог понять, кто из них был на самом деле прав, и их было проще осуждать, чем пытаться понять мотивы их поступков.

Его первым воспоминанием был большой деревянный обод, внутри которого находились какие-то разноцветные пятна. Постепенно они расплывались в свете свечей, сливались в одно целое, и Морис засыпал. Позднее он любил сидеть рядом и смотреть, как мама вышивает, как нити мягко ложатся на ткань, голубые постепенно превращаются в бурлящий поток, коричневые – в бегущего оленя, а из всех остальных сплетаются фигуры людей. Самое сложное начиналось, когда мама бралась вышивать гербовые знаки на камзолах и орифламмах золотыми и серебряными нитями. Морису казалось, что она перестает дышать, отдавая свое дыхание вышитым фигурам, которые тоже замирали, боясь пошевелиться и испортить ее работу. Никто не выгонял Мориса из маминых покоев, и он мог часами наблюдать, как летает над пяльцами ее рука.

Морис хорошо помнил ее перстень с большим голубым камнем, мама его никогда не снимала, в надежде, что однажды, нанося очередной визит своим вассалам, отец все же заберет их с собой, но раз за разом этого не происходило. В шесть лет Морис уже хорошо понимал, что он незаконнорожденный, и хотя отец не отказывался от него и признавал своим сыном, в свой замок не забирал. У него была другая семья, любимая жена и две законные дочери.

Дед давно бы выдал замуж свою дочь, у нее появился бы законный супруг, а у Мориса – законный отчим, но страх перед сюзереном заставлял его медлить. Более того, Морис был уверен, что никакого другого мужчины, кроме его отца, ни ему, ни матери не нужно, потому что мама всегда рассказывала о нем только хорошее, а когда бралась за лютню, то пела исключительно баллады о несчастной любви или о воссоединении разлученных влюбленных. Морис знал, что мама отца любила, а когда вырос, стал подозревать, что отец был первым и единственным мужчиной в ее жизни.

В свободное от обязательных тренировок с оружием и занятий музыкой время они с мамой играли в шахматы. Мама была умной и сдержанной, и Морис никогда не видел ее слез или гнева. Она говорила, что Господь все равно расставит все на свои места, и изящным жестом, подобрав рукав верхнего платья, чтобы он случайно не испортил партии, передвигала фигуру. Мама философски относилась к тому, что в тринадцать лет ее сына заберет к себе в услужение и на обучение какой-нибудь рыцарь, а вскоре и ее сын сам станет рыцарем, и ни разу не сказала, что будет сожалеть о разлуке с ним, хотя Морис понимал, что с его уходом замок для нее окончательно опустеет, и ей больше не с кем будет играть в шахматы.

Когда Морису исполнилось девять, по их землям прошлась чума, но их замок и всех, скрывшихся за его стенами, она пощадила. Когда ворота, наконец, открыли, из полей снова запахло спелой пшеницей, душицей, чабрецом и эстрагоном, и Морис с мамой долго бродили по полям, он махал деревянным мечом, обещая, что защитит ее от разбойников, а она смеялась и собирала лекарственные травы: у нее была склонность к врачеванию. Когда Морису снились кошмары, мама заваривала ему мяту и земляничные листья, и Морис наблюдал, как она раздувает огонь в камине и аккуратно вешает на железный крюк маленький посеребренный котелок, и ему было не страшно уже тогда, но просто очень хотелось выпить горячего ароматного отвара, и еще чтобы мама, укладывая его в постель, еще раз поцеловала его в лоб. В ночь с кошмарами ему доставались аж целых два ее поцелуя.

Однажды до них дошли известия о том, что жена отца, обе ее дочери и малолетний сын не пережили эпидемии. Морис украдкой взглянул на маму, и увидел, как христианское сочувствие к его горю в ее глазах сменяется на надежду и радость, и отчего-то понял, что этой надежде никогда не суждено сбыться. Он ничего ей не сказал, просто ушел в свои комнаты, а через полгода они узнали, что отец снова женился на молодой и богатой наследнице старинного рода. Мама не подходила к вышивке целую неделю, просто сидела