Берлин, Александрплац - Альфред Дёблин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Всю ночь после этого Карлушка-жестянщик ворочается на койке и никак не может заснуть, все только думает, злобится: Самый я что ни на есть дуралей на свете, хотел пришить Рейнхольда к делу, а теперь он, наверно, почуял неладное и дал тягу, ищи теперь ветра в поле. Дурак я, дурак. Этакий он подлец, бродяга, сделал на меня накатку, но погоди, я до тебя еще доберусь.
Карлу кажется, что ночь тянется бесконечно, когда же наконец первый звонок? Была не была, все одно, за простую помощь при закапывании ничего не припаяют, а если и дадут пару месяцев, то того закатают на всю жизнь, а то и вовсе у него луковку снимут. Когда же явится этот несчастный следователь, который теперь час, а Рейнхольд, пожалуй, тем временем сидит уже в поезде и подъезжает к границе. Такого негодяя еще земля не носила, а Биберкопф с ним дружит, чем же он теперь жить будет с одной-то рукой, инвалидам войны тоже, поди, не сладко приходится.
Затем в паноптикуме, именуемом тюрьмою, пробуждается жизнь, Карл, не теряя времени, вывешивает сигнал, и в одиннадцать часов он уже у следователя. Тот строит недовольное лицо. «Однако злы же вы на Рейнхольда. Второй донос на него делаете. Как бы вам самому не влопаться, милейший!» Но Карл дает такие точные показания, что сразу после обеда берут машину, туда садятся сам следователь, два дюжих полицейских и между ними Карл со связанными руками. Ну, поехали, в Фрейенвальде.
Вот они едут по тем же дорогам. Хорошо ехать. Проклятье, знать бы только, как выбраться из этого автомобиля. Сволочи, связали руки, ничего не поделаешь. Револьверы у них тоже есть. Так что ничего не поделаешь, ровно ничего. Едут, едут, шоссе летит им навстречу. Сто восемьдесят дней подарю я тебе, Мици, у меня на коленях, какая милая девушка, а этот негодяй, этот Рейнхольд, шагает по трупам, ну погоди, брат. Ах, еще бы разок увидеть Мици, я укушу тебе язык, вот умела целоваться-то, куда ехать, направо или налево, мне все равно, милая, милая девушка.
Затем идут по холму, в лес.
Хорошо в Фрейенвальде, это – курорт, маленький курорт. Дорожки в саду кургауза аккуратно посыпаны желтым гравием, вон там, в стороне, ресторан с террасой, где мы тогда втроем сидели. Ах, в Швейцарии, в Тироле, хорошо там и привольно; ах, в Тироле, ах, в Тироле молоко из-под коровы, а в Швейцарии – высокие горы[667]. Потом тот пошел с нею в лес, а я за какие-то паршивые сотняжки остался на бобах, продал бедную девчонку этому мерзавцу, и вот теперь из-за него еще и сижу.
Вот и лес, он стоит в осеннем уборе, светит солнце, верхушки деревьев не шелохнутся. «Надо идти вот в этом направлении, у него был карманный фонарь, найти будет нелегко, но если я то место увижу, то сразу узнаю, это была прогалина, а на ней совсем покосившаяся ель и шалаш». – «Шалашей тут много». – «Погодите-ка, господин комиссар. Кажется, мы зашли слишком далеко, от гостиницы это было не дальше как минутах в 20 или 25 ходьбы. Так далеко это, во всяком случае, не было». – «Но вы же говорили, что бежали?» – «Да, но только в лесу, по дороге мы, конечно, не бежали, это показалось бы подозрительным».
А вот и прогалина с покосившейся елью, все осталось так, как было в тот день. Я – вся твоя, а сердце ее убито, глаза убиты, уста убиты, не пройтись ли нам еще немножко, ах, не жми так крепко. «Видите черную ель? Тут оно и есть!»
Ехал отряд всадников на низкорослых гнедых лошадках, ехал издалека. Всадники все время расспрашивали про дорогу, пока не добрались до воды, до большого озера, там они спешились, привязали коней к развесистому дубу, а сами пали ниц на берегу озера и стали творить молитву, потом раздобыли лодку и переправились на другую сторону. Они воспевали озеро, они обращались к нему с речью. Но не клад искали они в этом озере, они хотели только поклониться ему, великому озеру, потому что вождь их покоился на дне его. Вот почему тут эти люди[668].
Полицейские захватили с собой заступы, Карл-жестянщик походил, походил и наконец указал место. Они вонзили туда заступы и сразу же заметили, что почва рыхлая, стали забирать глубже, выбрасывая землю из ямы, ясно, тут уже копали, в земле попадались еловые шишки, Карл стоит и смотрит, смотрит и ждет. Ведь это ж было тут, вот на этом самом месте, тут-то они девчонку и закопали. «На какой глубине вы ее закопали?» – «С четверть метра будет, не больше». – «Тогда мы должны были бы ее уже найти». – «Да я знаю, что это тут. Ройте глубже». – «Ройте, ройте. А если тут ничего нет?» Почва вся перерыта; из глубины выкапывают зеленую еще траву, значит тут кто-то копал не дальше как сегодня или вчера. Ну теперь-то она должна вот-вот показаться, Карл все время зажимает себе нос рукавом, ведь она, наверное, уже совсем разложилась, вон сколько времени с тех пор прошло, да и погода стоит мокрая. Один из тех, что работают в яме, вдруг спрашивает: «А какое на ней было платье?» – «Темная юбка и розовая блузка». – «Шелковая?» – «Может быть, и шелковая. Во всяком случае, светло-розовая». – «В таком роде?» В руках полицейского кусочек кружевной оборки, она вся в земле выпачкана, но видно, что розовая. Полицейский показывает свою находку следователю. «Может быть, это от рукава?» Копают дальше. Ясно: тут что-то лежало. Вчера или даже, пожалуй, сегодня тут кто-то работал. Карл стоит как громом пораженный; значит, так оно и есть, значит, Рейнхольд почуял опасность, вырыл труп и, вернее всего, бросил его куда-нибудь в воду, ай да молодец! Следователь совещается в сторонке с комиссаром, разговор у них долгий, комиссар что-то записывает в книжечку. Затем они втроем возвращаются к машине; один полицейский остается на месте.
По дороге следователь спрашивает Карла: «Стало быть, когда вы явились, девушка была уже мертва?» – «Да». – «Как вы это докажете?» – «А что?» – «Как – что? А если ваш Рейнхольд скажет, что это вы ее убили или помогали ему убивать?» – «Тащить я ему действительно помогал. С чего мне убивать эту девушку?» – «Да с того же, с чего он ее убил, или предположительно убил». – «Но ведь я же вовсе и не был с нею в тот вечер». – «Зато вы были с ней днем». – «Да потом-то я
