Берлин, Александрплац - Альфред Дёблин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ну да, со мной не церемонятся, распаляется жестянщик. Меня надули с моей мастерской, когда у меня еще была мастерская; стоит мне слегка выпить, как моя жена уж подымает целый скандал, а под Новый год, когда я неожиданно вернулся домой, то кто закатился на всю ночь? Она, сволочь. Является только в семь утра, спала с другим, стало быть, изменила мне. Значит, у меня – ни мастерской, ни жены. А что было с крошкой Мици, этакий сукин сын, этот Рейнхольд! Она была моя, она вовсе не хотела к нему, она со мной поехала на вечер, по аллее, вот умела целоваться-то, а он отнял ее у меня, потому что я нищий. И такой ведь мерзавец, убил ее, душегуб, за то, что она не захотела его, а теперь разыгрывает важного барина, и вот теперь меня угораздило повредить руку, а я еще помогал ему тащить. Это ж бандит, это ж настоящий убийца. А я-то чуть было не взял на себя все дело, за этакого мерзавца. Ну и дурак же я!
Присматривайте за Карлушкой-жестянщиком, с ним что-то творится
Карлушка-жестянщик ищет человека, с которым мог бы поговорить по душе. Он сидит в пивной на Александрквелле напротив Тица[664], с ним – двое питомцев из приюта для трудновоспитуемых и какой-то субъект, о котором неизвестно, кто он такой, сам он говорит, что занимается разными делами, какие подвернутся под руку, по специальности же он – каретник. Он хорошо рисует, они сидят вчетвером за столиком, едят копченую колбасу, а молодой каретник рисует в своей записной книжке похабные картинки, голых баб и мужчин и все в таком роде. Приютские страшно довольны. Карлушка-жестянщик поглядывает издали и думает: хорошо, черт его подери, рисует парень. Ребята так и заливаются хохотом, приютские особенно веселы, потому что, оказывается, они только что были на Рюккерштрассе, а туда пришли с облавой, и им с трудом удалось удрать по черному ходу. Тут жестянщик встает и подходит к стойке.
Как раз в этот момент по пивной медленно проходят двое, озираются направо и налево, с кем-то заговаривают, тот предъявляет документы, эти двое просматривают их, обмениваются несколькими словами и уже стоят у столика наших юнцов, те, конечно, в страхе, но не сморгнули, не пикнули. Продолжают беседовать как ни в чем не бывало, ясно, что это агенты, те самые, которые были в пивной на Рюккерштрассе и заприметили их. А каретник рисует себе, не смущаясь, похабные картинки, и вот один из агентов говорит ему шепотом: «Агент уголовного розыска», распахивает куртку, показывает жестяной значок на жилетке. Его товарищ, рядом с ним, проделывает ту же процедуру с двумя другими. У тех никаких документов, у каретника только больничный листок и письмо от какой-то девицы, всем троим приходится прогуляться в участок на Кайзер-Вильгельмштрассе. Парнишки сразу выкладывают все, начисто, и никак не могут очухаться, когда им говорят, что их вообще не видели на Рюккерштрассе и что их замели в этой пивной совершенно случайно. Какого ж черта было рассказывать, что мы удрали из приюта? Все смеются. Агент хлопает их по плечу. «Вот заведующий-то обрадуется, когда вы вернетесь», – утешает он их. «Да ведь он же в отпуске!» Каретник стоит в дежурной у шупо, он в состоянии удостоверить свою личность, адрес указан им правильный, вот только почему у него такие мягкие для каретника руки, этого один из агентов никак не возьмет в толк и все рассматривает его руки; тот говорит, что уже целый год ходит без работы; сказать вам, за кого я вас принимаю, спрашивает агент, за гомосексуалиста, да я даже не знаю, что это значит.
А час спустя он снова появляется в пивной. Карлушка-жестянщик все еще сидит за тем же столиком, каретник сразу примазывается к нему.
«Чем ты живешь?» Было уже около двенадцати, когда Карл стал его выспрашивать. «Чем? Чем придется. А ты что делаешь?» – «Делаю, что подвернется». – «Видно, не доверяешь мне, боишься сказать?» – «Что ж, да ведь ты не каретник». – «Такой же каретник, как ты – жестянщик». – «Ну этого ты не скажи. Во, взгляни на мою руку, ожог, я даже и слесарную работу исполняю». – «На этом деле ты, наверно, и обжегся, а?» – «Дело, нечего сказать! Ничего из этого дела не выгорело». – «А с кем же ты работаешь?» – «Ишь, плутишка, хочет из меня все вымотать! – смеется Карл. – А ты в союзе состоишь?»[665] – «В Шенгаузенском районе». – «Вот как, в Кегельклубе?» – «Так ты его тоже знаешь?» – «Как же не знать? Спроси-ка там, знают ли меня, Карла-жестянщика, там у вас есть еще каменщик Пауль». – «Да что ты говоришь? Значит, ты его знаешь? Это ж мой друг-приятель!» – «Мы с ним вместе были когда-то в Бранденбурге». – «Правильно. Так, так. Послушай, в таком разе ты бы мог одолжить мне пять марок, у меня, понимаешь, ни бум-бум, хозяйка грозится выставить вон, а в ночлежку идти мне не с руки, там всегда можно нарваться». – «Пять марок? Получай! Только и всего?» – «Большое спасибо. А не поговорить ли нам о деле?»
Каретник, оказывается, из молодых, да ранних, путается то с бабами, то с парнями. Когда вода подступает к горлу, стреляет в долг или промышляет воровством. Он, жестянщик, и еще один парень из Шенгаузенского союза моментально организуются в самостоятельную компанию и – рота, в ружье! – живым манером обделывают пару-другую делишек. Где что можно взять – сообщают им из союза, в котором состоит каретник. Первым долгом они стырили мотоциклетки, таким образом им обеспечена свобода передвижения и возможность любоваться окрестностями. Кроме того, они теперь не связаны с Берлином, на случай если подвернется работенка где-нибудь в другом месте.
Одно дело, которое они обтяпали, вышло очень комично. На Эльзассерштрассе есть большой конфекционный магазин, а в союзе – несколько портных, которые могут такой товар с легкостью пристроить. И вот однажды, когда ребята стояли втроем перед этим магазином, часа этак в три ночи, подходит к ним ночной сторож и тоже поглядывает на дом, который он сторожит. Каретник его и спрашивает, что помещается в этом доме, остальные подхватывают разговор, то да се, между прочим упоминают о кражах и налетах, да, мол, сейчас такое время, что эти самые воры и грабители ходят обыкновенно с револьверами в кармане, а если
