Итальянские маршруты Андрея Тарковского - Лев Александрович Наумов

день, 4 января, Тарковский отправился к начальнику международного отдела Госкино Михаилу Шкаликову: «Я сказал, что я так де́ла не оставлю и не позволю Ермашу ущемлять мои советские права». Слово «советские» режиссёр выделил особо. Он подключал всё новых людей. Через корреспондента «RAI» в СССР Деметрио Волчича, вопреки желаниям Москвы, итальянские партнёры узнали о происходящем.

Примечательно другое: в этот период в «Мартирологе» явственно проступает какая-то уверенность Тарковского в том, что вырваться всё-таки удастся. Так, 5 января он выражал беспокойство, что афганские моджахеды обещали мстить советским гражданам по всему миру за то, что Советский Союз 24 декабря ввёл войска в их страну. «Вовремя же мы собираемся в Италию», — заметил режиссёр.

Андрей, действительно, не сомневался. 8 января он записал отдельные реплики из разговора с главой международного отдела Госкино: «Я сказал, что… буду требовать свободный выезд из СССР на работу в Италию. Шкаликов испугался… Я отступать не буду. Может получиться так, что Ермаш выживет меня из дому». С другой стороны, было понятно: даже если сына сейчас не выпустят, ехать нужно всё равно. «Ностальгию» не завернут, не закроют, поскольку никто не решится ссориться с итальянцами, которых прошлый приезд режиссёра воодушевил сверх меры. Стратегическим планам последующего «вызволения» ребёнка из Москвы посвящены многие записи «Мартиролога»[343].

Впрочем, подсознание трактовало ситуацию иначе. 11 января Тарковский зафиксировал очередной удивительный сон: «Сначала [снится,] будто я на Северном полюсе, и меня согревает в снегу белый медведь. Потом, что мне крестьяне дарят какую-то хорошую книгу. Утро, огороды после дождя, который шёл всю ночь. И в конце — будто я в Риме со съемочной группой и говорю, что это чудо и что я не верил в возможность оказаться снова в Италии для съёмок фильма».

26 января — запись иного рода: «Мне, кажется, соизволили присудить камер-юнкерский мундир (Народный артист РСФСР). Мне, конечно, одному из последних. Всё это неприлично и выглядит оскорбительно». Режиссёр, традиционно, несколько сгущает краски, одним приказом с ним были награждены его ровесники — коллеги, родившиеся в тридцатые годы: Андрей Кончаловский, Эмиль Лотяну, Андрей Салтыков.

3 февраля режиссёр отправился в Переделкино к отцу. Вероятно, он уже тогда не исключал, что это будет их последняя встреча. Примечательно, что Андрей в дневнике называл папу по имени отчеству. Сохранилось несколько удивительных фотографий, запечатлевших Тарковских в этот день. Кроме того, режиссёр записал на диктофон — очевидно, тот самый, что был куплен в Италии — их беседу по поводу корней семьи.

Из Рима поступали новости. Гуэрра передавал, что советские чиновники не отвечают на письма итальянских. Волчич сообщал, что «Андрей Рублёв» назван в числе десяти лучших фильмов всех времён. Разумеется, в Москве Тарковскому никто об этом не сказал. В сущности, что значило звание народного артиста на фоне признания такого масштаба? Как звание сочеталось с тем, что единственная книга режиссёра, «Запечатлённое время», написанная при посильной помощи Ольги Сурковой, вот уже более двух лет не могла выйти в свет?

Вскоре после присуждения звания пришло очередное письмо из издательства «Искусство», в котором сообщалось, что этот уникальный и компактный теоретико-биографический текст о выразительной природе кино не может быть опубликован в текущем виде, что требуется обязательная переработка. Сразу скажем, что в итоге впервые книга вышла не на языке оригинала, а по-немецки, в 1986 году, и это было её единственное издание при жизни режиссёра. В 1987-м она появилась на английском. На русском же книга была опубликована лишь в 1991-м[344], но не полностью.

Похожая история, только в существенно более усугублённом виде, сложилась и с дневниками. Небольшой фрагмент увидел свет в эмигрантском журнале «Континент» уже через два года после смерти Тарковского[345]. Однако книга «Мартиролог» на русском языке была издана лишь в 2008 году, уже после того, как вышли переводы на семь иностранных языков — немецкий[346] (1989), греческий[347] (1990), английский[348] (1991), японский[349] (в двух томах, которые увидели свет в 1991-м и 1993 годах, соответственно), французский[350] (1993), чешский[351] (1997), польский[352] (1998) и итальянский[353] (2002). Примерно в одно время с русской книгой появилась и испанская[354]. Однако удивительнее всего, что тексты на разных языках существенно отличаются по содержанию. Причём речь идёт вовсе не о банальной неполноте одних по сравнению с другими и не о нюансах переводов. В отдельных сокращённых, казалось бы, изданиях порой появляются фрагменты, отсутствующие в более обстоятельных переложениях дневников режиссёра. Это тема для долгого разговора[355], но в иностранных «Мартирологах» есть фрагменты, вообще отсутствующие в русском. Сколь бы странным это ни казалось, книга на родном языке Тарковского выглядит далеко не самой полной. Она существенно превосходит по объёму те переводы, которые были подготовлены до 1993 года — иными словами, ей уступает и наиболее распространённый англоязычный вариант, претерпевший не меньше пяти перепечаток — но самыми обширными на поверку оказываются французское, чешское и польское издания. Подготовленные же в XXI веке книги, напротив, становятся стереотипными. То есть испанский и итальянский «Мартирологи» практически воспроизводят русский.

Бытует мнение, будто оригинальный текст дневника был отредактирован Ларисой Тарковской, которая, якобы, убрала некие негативные высказывания в свой адрес. По крайней мере, широко распространены воспоминания Эббо Деманта, который видел, как супруга режиссёра собственноручно вырывала страницы из его тетрадей. Честно говоря, подобные слухи вызывают определённые сомнения. Во-первых, в дневнике осталась ещё масса сентенций, могущих очень сильно возмутить вдову. Во-вторых, порой отсутствующие в русском тексте высказывания носят столь невинный характер, что непонятно, зачем их осознанно удалять. В качестве одного из великого множества примеров сравним записи от 25 июня 1981 года в русском и английском изданиях. В отечественной версии, в отличие от британской, есть дополнительные бухгалтерские выкладки, указание на то, что Норман Моццато и Франко Терилли уезжают, а также описание данных поручений. Какой мог быть мотив не включать эти высказывания в английский текст, тем более, если соседние записи полнятся точно такими же замечаниями? С другой стороны, в переводном варианте имеется финальная фраза: «I am not living. For many months now I have been waiting, waiting, waiting… God, help me!»[356] — которой, в свою очередь, нет в русском. Что здесь неожиданного или оскорбительного? Наконец, в обоих случаях купюры сделаны без многоточий, которые порой маркируют изъятие слов.

Другой пример: запись от 11 января 1986 года в русском «Мартирологе» короче, чем в воспоминаниях[357] Александра Гордона. Речь не идёт о