Итальянские маршруты Андрея Тарковского - Лев Александрович Наумов

«Нет, это нельзя водить! Это она хотела вас успокоить! Водить нельзя, Лариса! Водить нельзя! Я знаю эти все номера. Я знаю, я разговаривал с людьми, которые спиритизмом занимаются профессионально. Водить нельзя! Нельзя так ловко водить! Да, нет, нет, я… Нет, это было бы слишком хорошо, если бы это было так»[339]. Заметим, подобный скепсис Ларисы контрастирует с воспоминаниями многих о том, будто она сама была склонна к мистике.

Впрочем, после завершения «Ностальгии» некоторое время Тарковский считал, что больше ничего не снимет, ведь это — четвёртая картина. Допустим, он не учитывает «Время путешествия», но это вовсе не значит, что документальный фильм не «посчитал» Пастернак. Хотя, быть может, виной была банальная арифметическая ошибка.

В конце года у режиссёра состоялось множество разъездов и выступлений по СССР: он был в Харькове, Тбилиси, Казани. Складывается впечатление, что его присутствие в Москве стало нежелательным, потому Тарковского старались выдворить или по крайней мере отвлечь от настойчивых попыток разузнать, как обстоят дела с организацией съёмок в Италии.

В Тбилиси режиссёру удалось повидаться с Сергеем Параджановым. Вспоминается трогательная история, как Сергей некогда специально прилетал из Армении на премьеру «Андрея Рублёва», чем очень тронул Тарковского. Это было давно, будто в другой жизни. С тех пор он отсидел в тюрьме и освободился лишь два года назад. Осуждён Параджанов был по обвинению в мужеложстве. Хотя, если говорить не о формальном поводе, а о причине, то Сергея посадили за то, что он, по меткому выражению Романа Балаяна, являлся «опасно свободным человеком»[340].

Органы госбезопасности взяли его под наблюдение ещё в пятидесятые годы. «Последней каплей» же оказалось выступление Параджанова в Минске 1 декабря 1971-го, когда он представлял картину «Цвет граната» (1968). Стенограмму его слов впоследствии собственноручно подшил к делу тогдашний председатель КГБ Юрий Андропов.

17 декабря 1973 года Сергей был осуждён на пять лет, однако, благодаря выступившим в его поддержку коллегам, режиссёра освободили на год раньше. За Параджанова боролись Федерико Феллини, Лукино Висконти, Роберто Росселлини, Микеланджело Антониони, Франсуа Трюффо, Жан-Люк Годар и даже писатель Луи Арагон. Тарковский требовал справедливости и свободы для друга чрезвычайно активно, подписывал петиции, рассылал письма. Одно из них, датированное 21 апреля 1974 года, они составили вместе с литературоведом, критиком и писателем Виктором Шкловским.

До ареста Параджанов жил и работал в Киеве, но вышедшему из тюрьмы режиссёру было запрещено появляться на Украине, потому он поселился в Тбилиси. «Ужасно. Жалко. Работы не дают», — писал[341] Андрей о положении Сергея, которое напоминало его собственную ситуацию. Впрочем, о себе он рассуждал куда многословнее. 24 декабря: «Я затрудняюсь определить свою дальнейшую жизнь, я слишком запутан теперешней жизнью своей. Я знаю лишь одно — что так жить, как я жил до сих пор, работая ничтожно мало, испытывая бесконечные отрицательные эмоции, которые не помогают, а наоборот, разрушают ощущение цельности жизни, необходимое для работы — временами хотя бы, нельзя больше. Я боюсь такой жизни. Мне не так много осталось жить, чтобы я мог разбазаривать свое время!» 28 декабря: «Если и дальше жить так, как я живу, и так же работать, — плывя по течению, — ни к чему приплыть нельзя. Моя жизнь устроена так, что если я ничего не делаю, то это оптимальный вариант для меня, самый безопасный, и самый желанный для начальства».

Взять с собой в Италию жену не разрешили бы наверняка, потому она была официально включена в съёмочную группу «Ностальгии» в качестве ассистента режиссёра. Удивительно, но это было даже утверждено. Однако как вывезти сына? Когда Андрей впервые сказал Сизову о намерении или желании отправиться в Италию вместе с мальчиком, тот ответил, что подобные вопросы следует обсуждать только с Ермашом. По телефону глава Госкино сделал вид, будто крайне удивлён подобной идеей и пригласил Тарковского к себе. В последующие три дня приём переносился на завтра по нелепым причинам, связанным с неосведомлённостью секретаря и тому подобным. Встреча состоялась 29 декабря, Сизов тоже присутствовал, и Ермаш резко отказал. Впрочем, стоило ли ожидать иного? Всем было понятно: слишком велики шансы, что если режиссёр уедет с сыном, то уже не вернётся. По большому счёту, в этот день, ровно за семь лет до своей смерти, Андрей просил отпустить его навсегда, разрешить не быть более советским человеком, освободить, позволить работать… Ермаша поражало не что иное, как представлявшаяся ему «наглость» Тарковского.

Помимо прочего, глава Госкино, уже успевший ознакомиться со сценарием «Ностальгии», поставил режиссёру на вид, что в картине маловато «советских воспоминаний», а также недостаточно «заострены проблемы». Неизвестно, как Андрей ответил в кабинете, однако в дневнике по второму вопросу он зафиксировал такое решение: «Заострим». А по первому: «Обойдутся».

В тот же день Тарковский записал свой сон. Ему приснилась мёртвая женщина, которую несли к поезду по перрону. Запомним это удивительное видение, явившееся ему ровно за семь лет до смерти.

Режиссёр, разумеется, не был намерен оставлять попытки добиться поездки с сыном и всё ломал голову, кто же та предсказанная йогом дама, в чьих силах решить этот вопрос. «Кончается год, полный незаконченных хлопот, ни к чему не приведших мечтаний и намерений, которые неизвестно чем кончатся», — подвёл он итог.

Разговор с Сизовым возобновился сразу после праздника[342], уже 3 января директор «Мосфильма» пытался объяснить Тарковскому, что вердикт Ермаша вовсе не является проявлением плохого отношения или недоверия. Дескать, напротив, глава Госкино очень ценит режиссёра, просто подобного рода рабочие командировки с семьёй пока не практикуются… Эти слова выглядели смехотворно, если принять во внимание, как ездили за рубеж иные деятели культуры и партийные работники.

Сизов сам посоветовал обратиться за поддержкой к Шауро, который, напомним, нередко содействовал Тарковскому. Если же и он не поможет, то следовало — продолжал директор студии — пойти ещё «выше», к Михаилу Зимянину, секретарю ЦК КПСС, курировавшему идеологические вопросы. Зимянин раньше занимал пост главного редактора газеты «Правда», а до того — заместителя министра иностранных дел. Вне всяких сомнений, он был в курсе происходящего и, более того, сам Андрей, Стругацкие и прочие лица, причастные к работе режиссёра, к нему уже обращались.

Тарковскому удалось связаться с Шауро буквально в тот же день. Более того, в отличие от Ермаша он вовсе не избегал разговора, а позвонил сам. Видимо, его посвятил Сизов. Однако заведующий Отделом культуры ЦК не помедлил отстраниться, также посоветовав обратиться к Зимянину. Все боялись ответственности, поскольку, если Андрей не вернётся, в этом обвинят того, кто сказал: «Да».

На следующий