Итальянские маршруты Андрея Тарковского - Лев Александрович Наумов

переводе: ясно, что муж сестры режиссёра цитирует по подлиннику. Купюра вновь не маркирована многоточием. Но какая фраза была изъята? Тарковский писал, что Марина Влади дала ему деньги на медицинское обследование, и при публикации пропали слова: «…иначе нечем было заплатить за сканнер». Имелся ли смысл их исключать? Вряд ли. Во-первых, удалена не вся информация, наличие или отсутствие этой части мало что меняет. Во-вторых, есть множество других записей, свидетельствующих о бедственном положении Тарковских. Более того, именно Лариса зачастую пыталась привлекать к этому положению максимум внимания.

Природа подобных различий скорее связана с событиями последних лет жизни режиссёра, приведшими к путанице в наследии. Это нужно помножить на невнимательность отдельных участников процесса, граничащую с халатностью (и речь вовсе не о супруге). В результате получится то, что есть. Существуют и более любопытные примеры. Скажем, приводимой[358] Ольгой Сурковой фразы: «Я всю жизнь стремился создать семью, но разве это можно сделать с такой женщиной, как Лариса», — нет ни в одном издании «Мартиролога» из тех, что вышли на доступных автору этих строк языках.

В то же время в документальном фильме «Андрей Тарковский. Воспоминание» вдова режиссёра рассказывает, что при жизни мужа читать дневники ей не доводилось. В это можно верить или нет, но упомянутая картина стоит особняком в череде документальных лент о главном герое настоящей книги в силу своей «семейной тональности». Она была снята племянником Ларисы Алексеем Найдёновым при участии Андрея Тарковского-младшего.

Конечно, подобную ситуацию с публикацией дневников нельзя было предвидеть в 1980 году, но как можно было не понимать, что режиссёрская версия «Запечатлённого времени», уникального методического пособия для подлинных художников и поэтов кино — это огромная ценность?! Откладывая выход книги, издательство «Искусство» противоречило собственному имени.

Всё это отнимало силы, а недавнему званию народного артиста придавало оттенок прощального подарка, запоздалого и опасливого жеста, вроде двух Пулитцеровских премий Фолкнеру, торопливо присвоенных после Нобелевской. Мол, вы не думайте, на родине его тоже знают и ценят…

С американским писателем Тарковского роднило ещё одно обстоятельство: некий журналист как-то сказал Фолкнеру: «Я прочитал ваш роман „Шум и ярость“ трижды, но ничего не понял. Вы не могли бы мне объяснить, о чём он?» Со свойственной автору философской иронией, тот ответил: «Прочтите в четвёртый раз». Когда Андрея просили комментировать его картины, он реагировал резче: «Я готовился к фильму всю жизнь, снимал его два года[359]… А вы хотите, чтобы я объяснил теперь вам в нескольких словах весь фильм? Смотрите ещё раз!»

Стало ясно, что до начала съёмок «Ностальгии» Тарковскому нужно съездить в Рим «на несколько дней», итальянцы требовали составления контракта, фиксирующего обязательства сторон. Тут уж точно придётся лететь без родных. Началась подготовка к этому короткому визиту, которая постепенно сошла на нет. Многочисленные записи, описывающие бюрократическую волокиту, не отличались разнообразием. В конце января Сизов сказал, что командировка состоится в первой декаде следующего месяца, но в середине февраля режиссёра отправили в Днепропетровск, где запланировано десять выступлений. Гонорар — девятьсот рублей, тут грех жаловаться. Лишь бы Тарковский не настаивал, не требовал, не спрашивал. В конце февраля Андрей отправился в Казань. Там у местного целителя-гомеопата Вазильяна Мушарапова Лариса лечилась от острой подагры[360]. В начале марта Сизов потребовал подтверждений от итальянцев, что проект ещё в силе. «Тонино как-то по телефону интересовался, думаю ли я о „Ностальгии“… Нет, не думаю: я не могу работать, будучи ни в чём не уверенным. А работать давно пора! Ах, как пора!», — писал Тарковский[361].

Имея более чем достаточно рычагов влияния, Ермаш вынудил режиссёра выступить на Всесоюзном совещании работников кино. Андрей впоследствии очень переживал по поводу своей речи[362], в ходе которой он процитировал известные слова из письма Фридриха Энгельса английской писательнице Маргарет Гаркнесс: «Чем больше скрыты взгляды автора, тем лучше для произведения искусства». Как потом рассказали Тарковскому, это вызвало переполох в зале. Возмущён был даже присутствовавший Зимянин. Вырванные из контекста слова идеолога марксизма в устах режиссёра, имеющего столь сложные отношения с начальством, могли произвести впечатление провокации. Андрей боялся, что опасная цитата повредит поездке и дальнейшей работе, потому неоднократно возвращался к этому в дневнике. Тем примечательнее то обстоятельство, что упомянутое мнение Энгельса Тарковский вовсе не отринул впоследствии. Более того, эта фраза стала одним из кирпичиков его школы, поскольку режиссёр повторял их студентам, а также использовал в «Запечатлённом времени»: «Несомненно, что создание шедевра невозможно без максимально искреннего отношения художника к материалу. В чернозёме алмазов не найдешь — их ищут подле вулканов. Художник не может быть отчасти искренним, как не может искусство быть лишь приближением к прекрасному. Искусство — это сама форма существования абсолютно прекрасного и завершенного.

А прекрасное и завершённое в искусстве — шедевральное — видится мне там, где не удаётся вычленить или предпочесть ни одну тенденцию — ни в идейном, ни в эстетическом смысле — без ущерба целостности произведения. В шедевре невозможно один из компонентов предпочесть другому, а его создателя как бы „поймать за руку“, сформулировав его окончательные цели и задачи. „Искусство заключается в том, чтобы его не было заметно“, — писал Овидий. Энгельс настаивал на том, что „чем больше скрыты взгляды автора, тем лучше для произведения искусства“».

Разумеется, в оригинальном письме немецкий мыслитель использовал повторённые режиссёром слова совсем в другом контексте. Однако во имя подтверждения краеугольной для творческого кодекса Тарковского мысли о необходимом выходе искусства за пределы интеллигибельности он был готов привлекать любые авторитеты. В книге «Запечатлённое время» ту же истину подтверждают и Гёте, сказавший, будто «чем недоступнее рассудку произведение, тем оно выше», и Маркс, утверждавший, что «тенденцию в искусстве необходимо прятать, чтобы она не выпирала, как пружины из дивана», и многие другие.

Вскоре режиссёр прекратил писать во второй тетради своего дневника и начал новую, третью, мотивируя это тем, что она компактна и удобна в путешествии. В первой же заметке от 22 марта он сообщает, что через десять дней летит в Рим для составления нового контракта. «Было бы замечательным, не возвращаясь, вызвать в Италию кого-нибудь из чиновников подписать его. Из Рима мне бы легче было дожимать Госкино и Ермаша».

В пользу такого стремительного решения сыграло несколько обстоятельств, и ключевым из них стало то, что итальянцы начали угрожать судом, если советский режиссёр не приступит к работе.

25 марта Гуэрра сообщил по телефону, что Тарковскому присудили приз имени Лукино Висконти, вручаемый в рамках премии «Давид ди Донателло». Символично: СССР поощрил Андрея на прощание,