Девчата. Полное собрание сочинений - Борис Васильевич Бедный

указал ему и замполиту на необходимость экономить труд и не делать лишней работы. Теперь он тоже говорил об экономии труда и материалов, но было и другое, новое в его словах. «Нацеливает на самостоятельность в работе, на творческое дерзание, – подумал Костромин. – Так и ведет со ступеньки на ступеньку!»

Интересно, что скажет секретарь в следующий раз – какова будет новая ступенька? Раз наметилась у Ивана Владимировича перекличка с Осиповым, не заговорит ли он в ближайшее время о лесохимии, которая так напугала Чеусова: о брикетах, эфирном масле? К тому дело идет…

«Вот бы забежать по его лестнице вперед! – подумал инженер. – Его лестница… – машинально повторил он и поправил себя: – Нет, наша, советская лестница! И ведет она в самую гущу большого потока, а дальше, вместе с потоком, – к коммунизму».

Костромин не чувствовал сейчас горечи или обиды. Просто произошла небольшая ошибка: он думал, что взобрался уже на самую высокую вершину, а ему дружеской рукой указали новую высоту и намекнули, что и эта высота далеко еще не предел. Что ж из этого? Он подымется сначала на эту, ближайшую вершину, а потом, со временем, и на другие, более высокие. Только и всего! Так жить и работать интереснее, чем топтаться на ровном месте…

Бюро райкома вынесло директору соседнего леспромхоза выговор и предупредило, что примет более суровые меры, если к первому апреля в корне не изменится положение в леспромхозе. Работу Костромина в Сижме признали удовлетворительной и посоветовали ему не успокаиваться на достигнутом.

– Как здоровье Чеусова? – спросил секретарь на прощанье. – Воспаление легких ничем не осложнилось?

– Поправляется, – ответил Следников. – На днях выйдет на работу.

– Да, на днях, – машинально сказал Иван Владимирович, не то повторяя слова замполита, не то отвечая на какие-то свои мысли.

Леспромхозовские руководители покинули кабинет. На смену им из приемной вошли работники МТС. В дверях Костромин обернулся, в последний раз взглянул на секретаря.

Иван Владимирович садился на свое место – коренастый, немолодой, как всегда, спокойный, в обычном своем полувоенном кителе, – видимо, недаром полюбился этот китель актерам, играющим секретарей райкомов в кинофильмах…

В санях, укутываясь потеплее, Следников сказал инженеру:

– Соседи хотят завтра приехать к нам поучиться.

– Пусть приезжают, не жалко! – ответил Костромин и усмехнулся, вспомнив, что точно по такому же поводу слышал эти слова от Настырного.

3

Чеусов выздоравливал.

Раньше он часто мечтал об отдыхе, но сейчас вынужденное безделье не радовало его, а беспокоило и томило, как зубная боль. Целыми днями директор лежал на диване, смотрел на замысловатое сплетение трещин в штукатурке потолка и мучительно думал о себе, о своем положении. Когда думать становилось невмоготу, Чеусов брался за чтение. Читал он газеты, книги, которые приносила Александра Романовна из библиотеки, открытой благодаря стараниям Софьи, читал даже школьные учебники дочери.

Никогда еще Роман Иванович так внимательно не следил за газетами, как сейчас. В каждой газете писали о борьбе самых различных предприятий за выполнение плана, за отличное качество продукции, за экономию. Газеты прославляли тех, кто смело ломает старое, отжившее, и клеймили позором бездельников и рутинеров, по злому умыслу или недомыслию вставляющих новаторам палки в колеса, мешающих им работать еще лучше.

В одном из последних номеров областной газеты Чеусов нашел заметку о Сижме: «В марте Сижемский леспромхоз добился коренных улучшений в своей работе. Инженер-новатор Костромин перестроил…»

Роман Иванович отбросил газету и уставился в знакомое сплетение трещин на потолке… Если Костромин – новатор, то Чеусов – бездельник или рутинер, вставляющий инженеру палки в колеса. Бездельником директор никогда не был, значит – рутинер.

– С чем и поздравляю! – горько сказал себе Роман Иванович.

Раньше Чеусов и сам иногда называл себя рутинером. Но это было шуткой человека, убежденного, что никто всерьез так не думает. Теперь добродушная шутка оборачивалась против него, становилась злой. И когда Чеусов читал о рутинерстве других людей, все тоже было ясно и понятно: отстал человек, надо снять его с работы или заставить подтянуться. Но с собственным рутинерством дело обстояло совсем не так просто, и прежде всего надо было убедить себя, что ты действительно отстал от жизни. Ведь молодого, энергичного мастера Чеусова, не жалеющего сил для пользы дела, ставили всем в пример, выдвинули на руководящую работу; начальник лесопункта Чеусов неоднократно получал премии; директора леспромхоза Чеусова еще совсем недавно награждали значком отличника соревнования и почетной грамотой министерства. Когда же и каким образом жизнь обогнала его и он поплелся у нее в хвосте, мешая другим?

Вспоминая последнюю борьбу с пургой и бескорыстный порыв рабочих, Роман Иванович с горечью думал: а не заслуживают ли эти люди лучшего директора, чем он?

По вечерам к Чеусову часто приходили Мезенцев, плановик-экономист и другие работники леспромхоза, недовольные новым руководством. Они рассказывали Роману Ивановичу о последних мероприятиях «выскочки» Костромина, и первое время Чеусов радовался их посещениям. Но очень скоро эти визиты стали в тягость директору. Во-первых, потому, что как гости ни хитрили, а правды скрыть было нельзя: без Чеусова леспромхоз стал работать лучше. Во-вторых, Мезенцев и другие уважаемые Романом Ивановичем работники почему-то перестали ходить, а плановику директор давно знал цену, держал его в леспромхозе только за изворотливость, и его посещения лишний раз убеждали Чеусова в том, что он в самом деле рутинер и за него обеими руками держатся люди, которых он, в сущности, и не любит, и не уважает.

Иногда заходил Следников, справлялся о здоровье, пытался развлечь Романа Ивановича разговорами о посторонних вещах, и Чеусов никак не мог понять, приходит ли замполит по доброй воле или по долгу службы проявляет чуткое отношение к больному директору. В последнее свое посещение Следников рассказал об отчете Костромина на бюро райкома.

– Обо мне не упоминали на бюро? – с надеждой в голосе спросил Чеусов.

– Вскользь, – ответил замполит и стал прощаться.

Сначала директор обрадовался, что его не ругали на бюро райкома, но потом подумал, что это к худшему: его уже не считают человеком, способным нести ответственность за свою работу. Упоминают о нем вскользь, будто его уже нет в Сижме, – живым хоронят!

Роман Иванович не спал всю ночь, ворочался на кровати, вздыхал. Уже под утро Степанида Макаровна, хорошо понимавшая, что происходит с мужем, сказала:

– Знаешь, Рома, в последние дни я начинаю думать: лучше не работать тебе больше в Сижме…

Из соседней комнаты пришла Александра Романовна, как равная приняла участие в семейном совете Чеусовых.

– Увольняйся сам, пока не поздно, – советовала Степанида Макаровна. – Лучше уволиться самому, чем ждать, пока тебя снимут. Уедем отсюда, свет клином на Сижме не сошелся!

– Уедем, папа, – просила Александра Романовна. –