Девчата. Полное собрание сочинений - Борис Васильевич Бедный

Глава десятая

1

На воскресенье в клубе был назначен первый в истории существования Сижмы вечер-концерт силами художественной самодеятельности. Свое мастерство должны были показать музыканты, танцоры, чтецы-декламаторы и драматические артисты.

Было известно, что комендант Звездочкин готовит грандиозный сюрприз. Еще задолго до вечера комендант послал телеграмму в город Махачкала с интригующим содержанием: «Высылай обещанное» – и потом каждый день осведомлялся на почте, не прибыла ли на его имя посылка. Наконец в субботу, накануне концерта, Звездочкин получил тюк среднего размера и, бережно прижимая его к груди, отнес домой, закрыл окна и только тогда распечатал, так что даже самые любопытные не узнали, что содержалось в посылке.

Ждали приезда нового директора, но Настырный задержался в городе, и концерт состоялся без него.

Вечер открыли чтецы-декламаторы. Несмотря на то что читали они лучшие произведения самых знаменитых поэтов, наибольший успех выпал на долю кочегара паровоза, который прочитал стихи своего собственного сочинения. Стихи были не очень складные, но понравились потому, что поэт был свой, сижемский, и говорил о своем – о лесе и узкоколейке, о Медвежке и Седьмом кило`метре, зарифмованном с «манометром».

Потом пел хор в сопровождении струнного оркестра, а после хора с пением романсов выступила Люба-нормировщица. Аккомпанировал Любе на рояле диспетчер.

Уже вторую неделю Люба носила новую прическу, и это означало, что любовь ее к главному инженеру леспромхоза благополучно закончилась. Замполит Следников снова безраздельно владел сердцем нормировщицы. Передавали, что Люба приходила к Следникову в кабинет, на скорую руку объяснилась в любви и с надеждой устремила на замполита глаза. И тогда будто бы Следников, сочувствуя Любе, сказал:

– Не исключена возможность, что вы мне понравитесь, но пока я хочу еще побыть невлюбленным.

Было это на самом деле или нет, но все заметили, что замполит избегал оставаться с нормировщицей наедине.

Сейчас, на вечере, Люба с высоты сцены победоносно и снисходительно поглядывала на Костромина, гордясь тем, что сумела с корнем вырвать свою любовь к инженеру, и, по доброте душевной, даже немного жалея его за то, что он навеки потерял ее расположение.

Любу три раза вызывали на бис. Костромину тоже понравилось ее пение, ибо не было в голосе Любы той уверенности в неотразимости своего таланта, которую терпеть не мог инженер в певцах. Он решил, что в обычном состоянии, когда Люба не старается во что бы то ни стало понравиться, она, наверно, простая и скромная девушка и тот, кто в конце концов полюбит ее, будет с нею счастлив.

А потом струнный оркестр, отдохнувший во время выступления Любы, с жаром заиграл что-то среднее между гопаком и лезгинкой, и на сцену чертом выскочил комендант Звездочкин в самой настоящей черкеске с газырями и кинжалом. В дополнение к горскому наряду комендант повязал шею пестрым цыганским шарфом, а мягкие сапоги без каблуков украсил шпорами с малиновым звоном. Шарф развевался, шпоры звенели, Звездочкин приседал, вертелся, кричал гортанным голосом: «Асса!» – и откалывал такие движения руками и ногами, каких не видывали и в кавказском городе Махачкала.

Много танцоров и танцовщиц выступало после Звездочкина, но ни один не имел такого успеха, как комендант.

В заключение концерта показали чеховского «Медведя». Софья играла вдовушку, а Валерка – отставного поручика. Софья была в синем платье с кружевным воротником и играла без грима. Юный Валерка для солидности нацепил усы из пакли. Пакли тракторист не пожалел, и усы были гораздо пышнее, чем у артиста Жарова, который исполнял эту же роль в кинокартине.

Все шло хорошо, пока Валерка не замахал руками, вызывая жену главного инженера к барьеру. Задел ли он пышную паклю рукой, или клей подвел, но вдруг на глазах у всех левый ус отделился от лица отставного поручика и зареял в воздухе. В зале ахнули, но Валерка не растерялся: одной рукой поймал левый ус, а другой сорвал правый, сунул предательскую паклю в карман и доиграл свою роль уже безусым.

Костромин никакими сценическими талантами не обладал, и его всегда удивляла и немного пугала способность Софьи перевоплощаться, быть одновременно и Софьей, и еще кем-то. Он часто видел Софью на сцене в начале их знакомства, в Ленинграде, когда она играла в студенческих спектаклях, и сейчас старое, полузабытое чувство восхищения и первой влюбленности вернулось к Костромину, будто не был он уже два года мужем Софьи и Андрюшка-наследник не таращил на белый свет большие зеленовато-серые, Софьины глаза. Костромин с благодарностью вспомнил, как легко и просто Софья помирилась с ним, и под влиянием ее игры чувство своей вины перед женой с новой силой заговорило в нем.

Как только опустился занавес, Костромин поспешил за кулисы.

– Геннадий Петрович, можно вас на минутку? – окликнули его сзади.

Инженер досадливо обернулся и увидел Мезенцева. Если бы это был кто-нибудь другой, Костромин, наверно, отказался бы сейчас от разговора, но он должен был выслушать человека, который мог считать себя обиженным.

Они вышли покурить на крыльцо клуба.

– Если думаете, что я на вас сержусь, – волнуясь, начал Мезенцев, – то ошибаетесь… Спасибо, что вовремя образумили, а то черт знает куда мог скатиться. Сейчас самому стыдно вспомнить, до какого состояния довел трактор… Приезжайте как-нибудь на Седьмой километр, полюбуйтесь на машину теперь: блестит как новая! Не хвастаясь, заверяю: Валеркин трактор спишете с баланса, а мой еще будет лес трелевать! Спасибо за урок!

Знатный тракторист протянул Костромину правую руку, а левой зачем-то снял шапку. Инженер пожал руку Мезенцева и сказал шутливо:

– Надевайте шапку, а то полубокс простудите!

Костромину всегда было неловко, когда его в глаза благодарили.

Софью он увидел сразу, как только прошел за кулисы.

– А я тебя ждала! – призналась она, и Костромин подивился, как досконально Софья его знает. – Сейчас в зале будут танцы. Пойдем? Очень хочется танцевать.

– Сначала давай прогуляемся, – предложил Костромин: ему хотелось побыть сейчас с Софьей вдвоем, без посторонних свидетелей.

Они вышли из клуба и, не сговариваясь, свернули с тропинки, ведущей к дому, на широкую главную улицу поселка. Ярко горели одинокие фонари, падал редкий неторопливый снежок.

– Совсем как в Ленинграде во время наших прогулок по набережной! – сказала Софья. – Помнишь?

– От Литейного моста до Кировского.

– И обратно: от Кировского до Литейного! – лукаво добавила Софья, намекая на затяжные вечерние прощания с «лесным студентом». – Жаль, Невы не хватает!

– Ясеньга, когда разольется, Неве не уступит! – утешил ее Костромин, воровато оглянулся и, убедившись, что за ними никого нет, привлек Софью к себе, поцеловал в губы. – Для полноты сходства с Ленинградом!

– Совсем не солидно, – пристыдила мужа Софья. – А еще главный инженер!

– Ну и