Девчата. Полное собрание сочинений - Борис Васильевич Бедный
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не медли, – настаивала жена. – Завтра из города на самолете возвращается после операции счетовод, отсюда пассажиров никого нет, садись на самолет и лети. В тресте обо всем переговоришь – такие дела лучше лично устраивать.
– Лети, переговори, – как эхо повторила Александра Романовна и поправила одеяло на кровати.
Эта ласковая забота дочери окончательно доконала Романа Ивановича.
– Полечу… переговорю… уедем… – выдавил он из себя, тяжело засопел и отвернулся к стене.
На другой день Чеусов, не сказав ни слова заместителям, на самолете вылетел в город. А к вечеру того же дня управляющий трестом телефонограммой вызвал к себе Настырного. По Сижме поползли слухи и слушки.
В Сижму Чеусов вернулся вечером на третий день, на попутной автомашине.
– Ну как? – в один голос спросили его жена и дочь.
– Собирайте вещи… Костромин дома?
– В конторе, – ответила всезнающая Александра Романовна.
В этот вечер инженер наконец-то собрался дописать давно начатое письмо в институт. Он запечатывал конверт, когда в кабинет вошел Чеусов. Это была их первая встреча после разговора у люльки со спящим Андрюшкой, когда Роман Иванович обозвал Костромина «теоретиком» и советовал ему поступать на работу в научно-исследовательский институт.
– Вот и снова свиделись! – сказал Чеусов, отмечая про себя, что инженер, начавший было после приезда жены нагуливать щеки, снова похудел: видно, новаторство даром не дается. – Извините, Геннадий Петрович, если что не так говорил в последний раз… Пришел вот попрощаться, да и должок за вами имеется.
– Какой должок? – удивился Костромин.
– А помните, выпить со мной обещались?
– Что ж, я готов! – храбро сказал инженер.
Они пошли к Чеусову. Степанида Макаровна быстро накрыла на стол.
– Может, и Софью Алексеевну кликнуть? – спросила она, радуясь, что муж помирился с Костроминым.
– Не надо, – ответил Чеусов. – Разговор у нас будет сугубо мужской.
Степанида Макаровна понимающе закивала головой, вышла из комнаты и плотно прикрыла за собой дверь. Выпили по рюмке. Роман Иванович с решительным видом отодвинул графин с водкой на дальний край стола, словно тот чем-то мешал ему. Костромин понял, что совсем не для выпивки пригласил его Чеусов к себе.
Роман Иванович поддел вилкой соленый рыжик. Внезапно подобревшими глазами в упор посмотрел на него, сказал сдавленным голосом:
– Вот и вышибли Чеусова из Сижмы! – и проглотил рыжик.
– Из треста сообщили, что вы увольняетесь по собственному желанию, – осторожно заметил Костромин.
– Оно и по собственному, и не по собственному… Вот слушайте, я вам сказочку расскажу про директора леспромхоза… Жил-был на свете леспромхоз, и в нем, как в каждом леспромхозе, имелся директор. Человек он был, что называется, средний, незаметный, никакими особенными талантами не блистал. Получал он за свою работу и выговоры, и благодарности – всякое бывало. Но вот пришли в лес на место старых топоров и пил трелевочные тракторы, электропилы и лебедки, – как видите, сказочка самая современная. А наш директор думал: не все ли равно, чем лес пилить? Пусть инструментом механики занимаются, его дело – общее руководство. И помаленьку-понемножку стал наш директор отставать от жизни. Управляющий трестом и секретарь райкома – без них в современной сказочке никак не обойдешься – предупреждали его, советовали ему учиться. А он только усмехался: «Я сам с усам!» Приходилось ему по работе подписывать всякие требования на автолы и солидолы, а какая между ними разница, он не знал. Появились в лесу высокочастотные пилы, и наш директор вслед за инженерами и механиками, как попугай, повторял: «высокочастотные», «высокочастотные». А в чем эта самая высокая частота проявляется и что именно частит, он и понятия не имел, но скрывал ото всех и делал вид, что все понимает. Посылали его против воли на курсы. Даже электротехнику он там изучал. Как же, задачки решал на закон Ома! А потом только помнил, что есть такой закон Ома, а о чем этот закон – хоть убей, не знал.
И вот, когда разнесчастный директор совсем запутался, стали ему говорить жена и дочь – у нашего директора были жена и дочь, – чтобы он скорее увольнялся сам, пока его не уволят. Поехал директор в трест и по дороге решил схитрить: заявлю, мол, об увольнении и увижу, как к этому отнесутся. Если увольнять не будут, дам себя уговорить и вернусь в свой леспромхоз. Но только он заикнулся в тресте об увольнении, как сразу увидел, что никто отговаривать его не собирается. За пять минут написали приказ и заместителя ему нашли, словно давно уже все было подготовлено. Понял директор, что правы были жена с дочерью: не поспеши он уволиться сам, так его через день-другой все равно бы уволили. С тем и приехал наш… бывший директор в леспромхоз… Какова сказочка?
– Я с детства сказок не люблю, – сказал инженер.
Отбросив аллегории, Чеусов спросил прямо:
– Знаете, кто назначен на мое место?
– Нет, но… догадываюсь. Настырный?
Роман Иванович открыл было рот, но ничего не сказал, а только кивнул головой, словно ему было трудно выговорить фамилию преемника.
– Характеру у него поболе будет, чем у меня. Хватите вы еще с ним горя, Геннадий Петрович!.. А сосватал его управляющему секретарь райкома. Я еще тогда, в Медвежке, заподозрил: больно они оба к нему приглядывались…
Чеусов ударил кулаком по столу и заявил:
– А все-таки обидно! Все в Сижме при мне сделано, при моем, пусть и не очень хорошем, руководстве: дорога, поселки… Я, наверно, сентиментальный человек: стоит мне хоть немного на одном месте пожить и поработать, как уже трудно расставаться, словно я душой к этому месту прирастаю! А из Сижмы особенно трудно будет уехать – ведь на голом месте начинал, а теперь Настырный на все готовенькое придет!
– Куда же вы теперь? – спросил Костромин.
– Пока отзывают в распоряжение треста. Скорей всего, назначат в какой-нибудь леспромхоз с конной возкой и лучковыми пилами – говорят, есть еще такие последыши… Поработаю год-другой, а там механизируют и последыша… На лучший конец, назначат Романа Ивановича Чеусова инспектором по качеству лесозаготовок: древесину-то он ведь знает, тридцать лет в лесу проработал… Да, нелегкая это штука – жизнь, и не миндальничает она с теми, кто отстал от ее бега.
Чеусов взялся было за графин, но сейчас же снова поставил его на прежнее место и сказал просительно:
– Идите вы, голубчик, домой. Думал, поговорю с вами и успокоюсь, а получилось еще хуже: разбередилось тут, заныло!
Он дважды ударил себя в грудь. Костромин попрощался и вышел с суровым и немного тягостным чувством: не умеет он утешать людей,
