Религия Библии. Христианство - Андрей Борисович Зубов

Но некоторые молитвы и довольно много читает весь народ. Ведь все, что поет хор, это на самом деле должен говорить народ. Просто опять произошло разделение: хор поет, народ слушает. Нет, хора никакого в принци­пе не должно быть. В Греческой Церкви до сих пор это так — в обычном храме никакого хора нет. Там есть чтец, который иногда поет, иногда читает, но он выполняет функции всех, потому что церковный народ уже просто не знает текста богослужения, да еще на древнем грече­ском языке. А в принципе молится весь храм. Есть мо­литвы, которые читает священник, а есть молитвы, ко­торые читает весь храм.

В России до революции было хуже, чем сейчас, в этом отношении — народ вообще безмолвствовал. То, что весь храм сегодня поет в России Символ веры и «Отче наш», — это следствие того, что перед Второй Мировой войной

Местоблюститель Патриаршего Престола митрополит Сергий (можно к нему по-разному относиться, но это объ­ективный факт) распорядился, чтобы в Церкви, которая была тогда на грани уничтожения, весь народ пел извест­ные всем молитвы — Символ веры и «Отче наш». Иногда добавляется еще Богородичная песня Евхаристического канона, ее тоже поют все. Но в принципе, вся литургия, по определению греческого слова Xeiroupyia, — это общее дело, общественное служение и даже — повинность на благо общества, как то «угощение сограждан» или «сна­ряжение боевых кораблей». Именно это слово избрали авторы новозаветных текстов для обозначения коллек­тивного богослужения Евхаристического таинства.

«Приступите!»

И мы причащаемся из одной Чаши, то есть это тот же Пасхальный седер, это общее дело. Мы знаменуем лю­бовь друг к другу и ко Христу. Мы вновь и вновь даже не становимся одной семьей, мы уже одна семья, и мы свободно подходим к Чаше, свободно подходим к раздаче Плоти Христовой, которая сейчас подается мирянам под двумя видами одновременно и вместе в Русской Церкви (в Иерусалимской, скажем, иначе). Подходим, потому что мы Христовы. Вот это и есть знамение нашей христиан­ской жизни, знамение жизни христиан. Поэтому Древняя Церковь категорически не разрешала своим членам без уважительной причины пропускать еженедельное вос­кресное таинство Евхаристии. А если ты просто по сво­ей воле, по лени, по сонливости не пришел на эту Вечерю любви и раз, и два или, придя, не стал причащаться, то ты извержен из Церкви. «Всех верных, входящих в церковь и Писания слушающих, но не пребывающих на молитве и Святом Причащении до конца, как безчиние в церкви производящих, отлучать подобает от общения церков­ного», — гласит 9-е Апостольское правило (конец IV ве­ка). Тот, кто три раза пропустил воскресную Евхаристию без уважительной причины, тот извержен из Церкви[144]. Он находится под запретом, поскольку совершил тяжкий грех, аналогичный греху прелюбодеяния или убийства.

До нас дошли рекомендации многих авторитетных от­цов первых веков христианства, рекомендовавших уча­ствовать в Евхаристии как можно чаще, даже ежедневно (например, Василий Великий, письмо 93). Описывающий жизнь египетских монастырей Руфин рассказывает, что в обители аввы Аполлония в Египетской пустыне прича­щаются ежедневно[145]. Но если это было некоторой мона­шеской крайностью, то еженедельное Причастие в «день солнца» (то есть воскресный) и в праздники было все­общей нормой, отход от которой сурово порицался, на­пример, архиепископом Иоанном Златоустом [Беседы на Послание к Евреям, 17: 3].

Однако постепенно эта традиция частого Причастия Святых Таин исчезла и в Западной Церкви, и в Восточной. В Средние века к участию в таинстве Евхаристии обычные люди, не священнослужители, приходили крайне редко. И это был знак постепенной эрозии Церкви: Церковь как таковая умирает, и люди не только теряют понимание важности участия в таинствах, но и саму жизнь во Христе. Крестятся все христиане, а живут-то в Церкви не все, по­чти никто не живет. И более того — частое Причастие не разрешалось.

А в Западной Церкви даже Священное Писание за­прещалось читать мирянам до XVI, а то и XVII века. По сути говоря, и у нас тоже, потому что у нас запрещали переводить Писание на живой язык вплоть до XIX века. Александр I начал было этот перевод в 1818 г., Библейское общество издало Новый Завет, Пятикнижие и Псалтирь, но потом все эти книги были изъяты и даже частично сожжены на кирпичных заводах Александро-Невской лавры в 1826 году. Борьба за русскую Библию, понят­ную для простых людей, — это одна из драматических страниц русской истории двух первых третей XIX сто­летия[146]. В ней есть свои исповедники, например архи­мандрит Макарий (Глухарев; 1792-1847), ныне причис­ленный к лику святых.

Одна из великих реформ Александра II — это пуб­ликация всей Библии на русском языке в 1868 году. Это тот самый синодальный перевод, которым и я пользу­юсь, и люблю его, несмотря на все неточности, а порой и ошибки. А до этого ни Новый, ни Ветхий Завет публи­ковать не разрешали и цитировать его позволяли толь­ко на церковнославянском языке даже в русских тек­стах! Так что фактически русские люди тоже не могли читать Священное Писание. Славянский (так называемый Елизаветинский) перевод с греческого неплох, но выра­жения там использованы очень тяжелые, и, естественно, язык уже давно забытый, мертвый. Те, кто свободно вла­дел европейскими языками, читали Библию по-француз­ски или по-немецки. Но подавляющая часть русских лю­дей не знала ни иностранных, ни славянского языка, да и вообще была неграмотна. Священные тексты слушали в церкви на богослужении и почти ничего не понимали.

Обер-прокурор Священного Синода предреволюци­онной России Константин Петрович Победоносцев, знав­ший лучше многих духовное состояние русского народа, констатировал со странным для этих слов придыханием восторга: «Какое таинство — религиозная жизнь тако­го народа, как наш, оставленного самому себе, неучено­го! Спрашиваешь себя: откуда вытекает она? — и когда пытаешься дойти до источника — ничего не находишь. Наше духовенство мало и редко учит, оно служит в цер­кви и исполняет требы. Для людей неграмотных Библия не существует; остается служба церковная и несколько молитв, которые, передаваясь от родителей к детям, слу­жат единственным соединительным звеном между от­дельным лицом и Церковью. И еще оказывается, в иных глухих местностях народ не понимает решительно ниче­го ни в словах службы церковной, ни даже в «Отче наш», повторяемом нередко с пропусками или прибавками, от­нимающими всякий смысл у слов молитвы. И однако, когда приходит смерть, эти люди, коим никто никогда не говорил о Боге, отверзают Ему дверь свою, как извест­ному и давно ожидаемому Гостю»[147].

«Библии не существует», «слова церковной службы решительно непонятны», «„Отче наш" с обессмысливаю­щими молитву ошибками», «никто никогда не говорил о Боге» — для христианской страны это