Реквием по Марии - Вера Львовна Малева

— Прошу! Имеем достаточно веский повод радоваться!

Мария довольно спокойно взяла первую из попавшихся под руку газет.

«Сомнительное происхождение знаменитой Марии!»

Большие, черные буквы так и бросались в глаза, вызывая горький необъяснимый страх, похожий на тот, который она испытывала, когда в детстве видела в кухне тараканов.

Она судорожными пальцами схватила вторую газету.

«Кто ж она, эта Мария: цветок, выросший на плодородной грязи одной из окраин Леванта, или дочь богатых евреев из Галиции?»… «…много лет назад в весьма нежном возрасте ее видели в самых неприглядных кабаре Парижа в компании с весьма сомнительными лицами». «…Кто были ее ближайшие друзья? Где находятся сейчас Макс Рейнхардт, Бруно Вальтер, Эрнст Буш, Фриц Ланг?..»

— Даже Фрицем Лангом попрекнули? Прошу, забавляйся!

И швырнула кучу газет под ноги Густаву, только-только показавшемуся на пороге ее спальни.

— Все это — ответ на отказ принять их гражданство, которое так мне ненавистно! Хотят отомстить, запугать, втоптать в грязь!

Она взволнованно бегала по комнате, путаясь в полах пеньюара.

— Какая грязь! Господи, какая грязь! Вот на что способны твои новые друзья!

— Они мне не друзья.

Густав был удручен не менее ее. Он уже успел просмотреть газеты, понял, что в сложившихся обстоятельствах все это далеко не шутки. Шумиха поднята не случайно. Запугать, как сказала Мария? Но может быть и кое-что похуже. Прямая угроза, например. Видимо, она была права, когда обвиняла его в том, что перетащил ее сюда, заставил бросить Вену. Но будто и там эта черная рука не добралась бы до нее! Страхи той жуткой мартовской ночи, когда в Вену вошли фашистские танки, теперь оправдываются. Они оказались в ловушке.

— Мерзавцы! Что им нужно от меня?!

Она споткнулась о столик, с силой потянула пеньюар, купленный в Брюсселе, и порвала кружево. Затем упала, разбившись на мелкие осколки, дорогая саксонская ваза. По полу стала растекаться вода, а красные гвоздики на светлом фоне ковра казались пятнами крови.

— И еще попрекают Фрицем Лангом! Лучше бы вспомнили эту оппортунистку, его жену! Что общего у меня с ним?

— Она доказала лояльность, оставив его.

— И тем самым возмутив весь мир!

— Кто в этой стране думает о том, что говорят люди?

— В стране, куда заманил меня ты!

— Мисси! Опять за старое?.. Ты училась в этой стране. Здесь дебютировала, даже понятия не имея о моем существовании…

— Нет! Не в этой! Эту я бросила, убежала по совету доброго человека. Каких было здесь немало. Было, но теперь уже нет. По совету Рихарда Штрауса…

— И сейчас советую тебе обратиться к старику. Он, наверное, все еще имеет какой-то вес.

Последнее замечание вернуло ее к действительности. Она впала в задумчивость. Вспомнила то прекрасное зимнее утро, когда в ее небольшой гостиной в гостинице «Эдем» ждали с газетами в руках Фриц Буш и Рихард Вагнер. Ждали, когда проснется в утро после премьеры «Богемы». Как сказал тогда Буш? «Подумай о том, что завтра они могут написать совсем другое. И не отчаивайся, если такое когда-нибудь случится». Мария вздохнула. Да. Ей повезло на умных, дальновидных наставников. Но что все-таки делать сейчас?

— В конце концов, Мисси, чем это тебя ущемит? Всего лишь пустая формальность. Почему не пройти через нее? Зато освободилась бы…

Она бросила на него такой уничтожающий взгляд, что он подумал: не превратись в осколки эта ваза, она вполне бы могла швырнуть ее в него.

— Хочу, чтоб ты знал: чем больше будете таким манером издеваться надо мной, тем больше укрепите меня в моем решении! Я никогда этого не сделаю! Слышишь — никогда!

— Ладно, ладно, Мисси. Сказал просто так… Не могу только понять, почему и меня ставишь в один ряд с ними?

— А куда ж тебя ставить, если сам давно уже утвердился в их среде!

— Мисси!..

— Оставь меня! Видеть не хочу!..

— Не стоит принимать поспешные решения. Хотя бы относительно меня… Я и представить никогда не мог, что они способны прибегнуть к таким методам. Сейчас же, признаюсь, не знаю, что и делать. Поскольку не обладаю твоей твердостью и храбростью.

Он взял ее за руку и осторожно усадил на край постели.

— Ладно, Мисси, ладно, давай обсудим положение спокойно. Признаюсь: я тоже напуган. Кто знает, что за этим последует. Но в любом случае нам с тобой не следует оскорблять друг друга. Прошу тебя, успокойся…

Его ласки прогнали ярость, но взамен ее стали заливать слезы. Случился настоящий приступ истерики. И Густаву с помощью Фреды стоило больших трудов хоть немного успокоить ее. Ворча и проклиная «этот несчастный Берлин», Фреда уложила ее в постель, дала успокоительное и, плотно укутав одеялом, стала убаюкивать, точно ребенка.

Густав смотрел пустыми глазами в окно, не замечая редких прохожих, серый снег в сквере через дорогу, снующие туда и сюда машины. Различал только оголенные, по-зимнему мертвые ветви деревьев, которые качались на ветру и казались черными крюками, готовыми впиться в голову.

Первой ее мыслью было не пойти в тот день в театр. Если так оскорбили! Так унизили! Опять набежали слезы, и Фреде снова пришлось давать ей успокоительное.

— Возьми себя в руки, Мисси! Нам нужны сейчас особая выдержка и терпение. А также такт. В театр следует пойти. Может, если не покажешься, будет еще хуже. Я пойду с тобой. Так что не бойся.

Хм. Не бойся. Интересно, каким образом может он ей помочь? Против черных сил, ополчившихся на нее, он слишком слаб.

В театре, однако, ничего не произошло Разве кое-кто из коллег бросал на нее быстрые скользящие взгляды, которые выдавали любопытство или сочувствие. Зал же принял с обычным энтузиазмом Ставили, правда, «Каприччио»,