Реквием по Марии - Вера Львовна Малева

у нее есть хоть одна близкая душа, с которой можно поделиться радостью, есть человек, способный понять волнение, охватившее ее после этой новости? Коллеги в театре имели весьма смутное представление о том, откуда она родом, и вряд ли поймут ее состояние. Как и фрау Инге, например, как и Фреда, наиболее близкие существа, много лет знавшие ее. Тогда с какой стати бежать сломя голову? Она замедлила шаг. Если б сейчас кто-то обратился к ней, она не сумела бы объяснить, какими чувствами охвачена. В памяти, возможно, воскресли на миг стертые временем воспоминания детства, боль и возмущение более старших, которые она, совсем еще ребенок, смутно ощущала в дни, когда была задушена революция в Бессарабии, когда свобода, так согревшая души и озарившая факелом умы, была столь скоро и подло продана. Однако сейчас она была далеко от родных мест, и в ее жизни ничего измениться не может. Останется, как и прежде, со своими страхами и заботами, с надеждами и радостями, которыми жила и до сих пор. Судьба семьи, бесконечное стремление к совершенству в труде, каждодневный страх перед выходом на сцену, а сейчас и смятение, вызванное отъездом Густава, — вот и вся ее нынешняя жизнь. Она чужестранка, оторванная от родной почвы. Такова горькая правда. Не может даже порадоваться вместе со своим народом. Да. Но может порадоваться за него. И радость, вызванная в душе криками продавцов газет, уже не оставляла ее. Шаг снова стал энергичным, уверенным. Она пыталась представить, какие чувства испытывают сейчас ее близкие или даже простые знакомые, судьба которых решалась в эти дни. Попыталась вообразить, как бурлит их тесный дворик, квартал, вся окраина, весь город. Не может быть, чтоб такое событие не обрадовало и домнишоар Дическу, с их вечной тягой к русской культуре и надеждой на возвращение младшего брата. Хотя не исключено, совсем не исключено, что к этой радости будет примешана и капля озабоченности. Слишком уж устрашающими были слухи, которые столько лет распускались насчет жизни по ту сторону Днестра. Но хуже всего, конечно, пришлось доамне Нине. Была вынуждена последовать за мужем, и Мария понимает ее. Ох, как хорошо сейчас понимает! Тали, ставшая помещицей, тоже не сможет жить, как прежде, при новой власти. Конечно, более озабочена, чем обрадована, сейчас и мадам Табачник, точнее говоря, папа. Да, как никогда прежде папе сейчас есть что сказать. Если только не в отъезде, как обычно. И все же сейчас более, чем когда-либо, можно предположить, что он не отсутствует, не в отъезде. Мария улыбнулась. Событие было все же чрезвычайным, и, что бы там ни говорили, она превосходно себя чувствует. Поскольку душой была на стороне людей со своей окраины. Знала, какой великий день для них настал, и полностью разделяла с ними радость. Как будто наяву увидела неню Миту, празднично одетого, непременно приколовшего к одежде красную ленточку… Кто знает, как выражают радость и гордость люди в ее освобожденном городе в эти дни, когда опять расцветают липы и все утопает в блестящей, сверкающей атмосфере праздника…

Она вошла легким шагом в высокую массивную дверь и погрузилась в прохладу, в любимую и всегда желанную обстановку театра. Прежде всего нужно будет послать за газетами Фреду. Хоть они и беспардонно лгут, зерно правды из кучи плевел все же отделить можно. И послушать радио. Да, да, прежде всего радио — тут сведения более достоверные…

IX

Ах, все дальше, ах, все дальше,

И все тише, и все тише…

М. Эминеску

Густав появился недели через две, похудевший, бледный, однако удовлетворенный.

— Съемки в павильонах окончены. Будем продолжать на натуре. Так, как и предполагал, — здесь, в Альпах.

— Ты сильно похудел. В чем дело?

— Ни в чем. Не слишком хватало времени на отдых. Правда, наверное, в том, что там не очень жалуют актеров. Всеобщее мнение, что место настоящих мужчин — в армии.

— А Берлин? Как вообще там жизнь?

— Поди разбери. Но впечатление, словно бы хорошо. Во всяком случае, стали еще более надменными. И досыта едят.

— Так я и думала. После того как захватили Францию.

— Вот именно. И какие иллюзии могли строить мы, австрийцы?..

— Наконец-то понял. Слава богу, что жив-здоров. Сейчас, когда будешь рядом, сможешь чаще наезжать домой.

В этом замечании был упрек.

Мария позвонила, попросила Фреду привести Катюшу.

— Передайте, что приехал господин Густав. Хочет видеть ребенка.

Голос у нее был сдержанный, но Густав услышал в нем нотку нервозности. И понял ее: он до сих пор ни словом не обмолвился о Катюше.

Девочка сейчас напоминала куклу с румяными, как персики, щеками и глазенками точно черешни. Кудрявая, живая, она казалась довольно развитой для своих трех лет. Увидев Густава, сразу же бросилась к нему на руки и стала щебетать:

— Папочка, папочка, почему ты так долго не приезжал? А знаешь, пока тебя не было, мы с мамой начали учиться говорить по-молдавски. Хочешь, могу поговорить и с тобой. — И произнесла, почти не коверкая слова, на молдавском языке: — Добро пожаловать, папочка, я тебя люблю.

— Стала настоящим полиглотом, мой зайчик!

— Так буду говорить с дедушкой и бабушкой, когда поедем к ним с визитом. Мама сказала, ты тоже поедешь с нами. Это правда, папа, поедешь? Так же, как ездили к бабушке в Линц.

Густав недоуменно, заинтригованно посмотрел на Марию. Она спокойно выдержала его взгляд. «Что вдруг пришло в голову?» — хотелось спросить ему. Но он сдержался. В конце концов это ее право. И ничего плохого, если ребенок выучит еще один язык. Но почему именно сейчас? Это опасно. Или страдает от комплексов и пытается демонстрировать независимость? Но кто в такие времена может похвалиться столь великолепной вещью…

— Красиво разговариваешь, очень красиво, моя цингарелла номер два. И поедем куда только захочешь. И куда захочет мама. Но немного позже, позже. Сейчас папа занят на работе. Спасибо, Фреда.

У него явно