Реквием по Марии - Вера Львовна Малева

— Думаю, вы грешите против истины, говоря таким образом. Ведь снимали Кипуру, Марту Эгерт, Джильи, в конце концов. А это первоклассные мастера.

Галлоне, к этому времени усевшийся на одном из стульев, взорвался, как будто сел на иголку. И снова стал бегать из угла в угол.

— Да, да, мадонна. Вы правы. Я приглашал их на свои фильмы. И мы сотрудничали. Но не сумели достичь высшей точки взаимного удовлетворения.

— И надеетесь достичь со мной? — усмехнулась Мария. — Чтоб завтра-послезавтра то же сказать и о моей работе?

— О мадонна! — воскликнул итальянец, на этот раз обращаясь не к ней — к другой Марии, той, что на небесах. — О мадонна! К чему такой привлекательной и талантливой женщине еще и острый ум?

— Комплимент в мой адрес очень мил, если не сказать — оригинален, но, — ее глаза, в которых до этого плясали игривые огоньки, внезапно потемнели, — не будем напрасно тратить время, господин Галлоне. Очень жаль, но если в моем сердце и нашлось бы место для кинематографа, то захотелось бы показаться перед зрителем не в фильмах вроде «Сципиона Африканского». Простите, пожалуйста, может, говорю слишком жестко, но во всяком случае такова правда.

Впервые после своего прихода режиссер остался на какое-то мгновение неподвижным.

— Вы видели его? — спросил он, немного приходя в себя.

— Разумеется, видела, если говорю.

— Настолько слабая лента?

— Да нет, отчего же? Довольно зрелищная. Прошу вас правильно меня понять, господин Галлоне. Говорю совсем о другом.

И почувствовала раздражение от того, что вступила в этот разговор, забыв совет Густава не слишком-то открываться.

Галлоне подошел и сел на ближайший к ней стул.

— Синьора, вы очень нужны мне. С вашим голосом, таким уникальным и сильным, с вашим безграничным трагедийным талантом. Мне хочется создать фильм, может, серию фильмов, которые помогли бы оправдать мое существование в искусстве. И, возможно, в самом деле оправдают. Ваша совесть при этом не будет ущемлена. Клянусь!

И снова принялся мерить шагами комнату, только на этот раз медленнее — углубился в свои мысли.

— Среди великих наших композиторов, мадонна, у нас есть один, которого вы цените так же высоко, как в Пуччини. Цените и любите. Так пошлем же к чер… простите, простите… Я пришел, синьора Мария, просить помочь мне создать фильм о великом Джузеппе Верди. О его жизни, любовных увлечениях. И более всего о его музыке.

— Джузеппе Верди? — удивилась она. — Надеетесь, кого-то заинтересует сейчас такой сюжет?

— Так, как разработаем мы с вами, — да. По крайней мере, всех истинных любителей музыки. Но только с вами. С вашим голосом, с вашим лицом, которое придаст достоверность образу главной героини, какой она мне представляется.

Мария задумалась. Предложение начало увлекать ее. Оно могло в самом деле помочь отвлечься от этой страшной атмосферы неуверенности, мрачных предчувствий и нервного ожидания. И потом… после аннексии австрийские киностудии почти прекратили свое существование. Густав, по сути, безработный.

— Возможно, я приму ваше предложение, господин Галлоне. Нужно подумать.

— О чем еще думать, мадонна? Уверяю вас: у нас с вами дело пойдет на лад. Поразим мир, если согласитесь сотрудничать.

Он снова был таким же, как при первом знакомстве. Не мог усидеть на месте, энергично жестикулировал, поднимал руки к потолку, призывая высшие силы в свидетели своих добрых намерений, лучисто, обворожительно улыбался.

И Марии в течение нескольких лет пришлось видеть его все таким же на съемочных площадках: беспрерывно бегающим, орущим, отчитывающим кого-то, кого-то ублажающим комплиментами, смеющимся, хлопающим в ладони или топающим ногами. Жизнерадостным, счастливым, порой хмурым и грубым.

Атмосфера на площадке и здесь была точно такой же, к какой она привыкла по прежним временам. Веселой и хаотической, безалаберной и изматывающей. Иногда прямо со съемочной площадки такси увозило ее на репетицию в театр. Порой приходилось уезжать на съемки сразу после спектакля, даже не заглянув домой. Уставала она страшно, но вместе с тем была довольна. Снова довелось встретиться со старыми и добрыми друзьями. С Беньямино Джильи, которому только теперь призналась, как стеснялась в его присутствии в Дрездене, с Габи Морлей, Жерминой Паолиери и многими другими. За это время они сняли не один, а три фильма, как и предполагал Галлоне. Кроме «Любовной жизни Верди», сняли еще «Мечту мадам Баттерфляй» и «Люби меня, Альфред», экранизацию «Травиаты». Мир эти фильмы не поразили — мир был поражен другим — героическим сопротивлением фашизму, слухами о котором полнилась земля, и все же участие в этих музыкальных фильмах принесло ей истинное удовлетворение: наряду со сценическими творениями они утверждали истинное, непреходящее значение чистого, незапятнанного искусства.

Таким образом, не она первой ощутила последствия той фатальной ночи для страны, в которой нашла убежище, а Густав, гражданин этой страны. Почти год у него не было ни одного контракта. Австрийские киностудии, большинство из которых было ликвидировано, снимали очень мало. Уставшие от безделья актеры согласны были на любую, пусть и эпизодическую, роль. Пустое времяпрепровождение — игры с Кетти, чтение, спорт, присутствие на спектаклях, в которых была занята Мария, а то и без ее участия, в особенности когда она была занята на съемочной площадке, — все это не могло заглушить его душевных терзаний. Всегда приветливый Густав, неизменно любезный и жизнерадостный, теперь стал раздражительным, даже ворчливым. Любой пустяк готов был вывести его из себя. Мария подозревала, что он завидует ей, завидует тому, что у нее есть возможность заниматься любимым делом, у него же ее нет. И старалась не заводить разговоров о театре, о съемках, о дальнейших планах — чтоб не рассердить его еще больше. Они вели довольно скучную, однообразную жизнь. Никуда не ездили, никого не принимали. Каждый раз, возвращаясь домой, Мария готова была к любой неожиданности.

Однажды он пришел словно бы в хорошем настроении, хотя веселость эта была болезненной, напряженной. Как раз кончились съемки «Джузеппе Верди». Не было в тот день и репетиций в театре, поэтому она позволила себе небольшую передышку, пролежала в постели до полудня. Увидев, что Густи в возбуждении, стала со страхом ждать начала разговора, сама