Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга II - Константин Маркович Азадовский

самостоятельное занятие. В его лекциях меня меньше всего привлекает фактический материал, а скорее метод работы, подход к этому материалу. Он вводит своих слушателей в лабораторию исследователя[32].

Сопоставим этот образ, воссозданный В. П. Трушкиным, с воспоминаниями Л. Черных, студентки Иркутского университета в те же годы:

Будучи студенткой, я слушала его лекции по русской литературе XIX века. Они были уникальны: лектор целеустремленно вел слушателей тернистым путем самостоятельного исследования, поисковой работы. Его лекции давали ясное представление о движении научной мысли, борьбе мнений. На конкретных примерах лектор как бы воскрешал былые споры, виртуозно демонстрируя дискуссионный материал, показывал и обнажал самый процесс рождения истины. При этом он рисовал выразительные портреты, индивидуальности ученых, среди которых были его коллеги (незабываемы его рассказы о братьях Б. М. и Ю. М. Соколовых и других), его учителя и ученики. О многих Марк Константинович не мог говорить без волнения. Без слез в глазах и в голосе он не мог произнести имен своих учеников, погибших на фронте[33].

Столь же необычны были и семинарские занятия М. К. Слушая студентов или беседуя с ними, профессор создавал уникальную творческую атмосферу – открытую, доверительную, временами даже торжественную, что также запечатлели некоторые мемуаристы. Л. Черных продолжает:

Семинары Азадовского были серьезной, суровой школой, формировавшей характер фольклориста, литературоведа, историка. В день семинара Марк Константинович преображался: перед началом подшучивал над докладчиком, как бы волнуясь вместе с ним; во время занятия слетала с его лица дымка задумчивости, сказывались темперамент, задор. Энергичным жестом он то снимал, то надевал пенсне, беспрерывно что-то записывая, внимательно слушая «именинника», поглядывая на него, как бы изучая. Это был настоящий праздник, «пиршество».

На семинарах Азадовского соблюдался обычный порядок: доклад студента или аспиранта (в ЛГУ объединялись они по изучаемым проблемам), вопросы, ответы, выступления оппонентов, заключения преподавателя. Руководитель не давал возможности «отсидеться», и возникавшие споры были сами по себе захватывающими. <…> Самое увлекательное и веское – заключительное слово руководителя: его обобщения были глубоко продуманы, композиционно оформлены, в них имелись завязка, кульминация, развязка почти драматические[34].

Естественно, что такой «руководитель» пользовался огромным авторитетом и молодые преподаватели пытались ему подражать. В одном из своих иркутских писем (22 марта 1951 г.) Л. А. Лебедева сообщала:

Стараюсь, сколько могу, подражать Марку Константиновичу. В том же признавался мне доцент – Васька Трушкин. А один раз я слышала в его Тургеневском семинаре (кстати, студенты не любят этого семинара), как он распекал студентов: «Вот у Марка Константиновича вы так бы не посмели», и в ответ – басом: «То у Марка Константиновича!» (65–26; 10)

Приведем напоследок слова В. С. Бахтина, участника семинарских занятий в Ленинградском университете, которые вел М. К. до 1949 г.:

Я не знаю, как мне донести до читателя ту удивительную атмосферу товарищества и подлинной любви к науке, которая царила на нашем послевоенном фольклорном семинаре в Ленинградском университете. Здесь были и зеленые первокурсники, и аспиранты, поседевшие в годы Финской и Отечественной войн. Но все были равны в этом маленьком и уютном кабинете на втором этаже. Профессор, входя сюда, не шел, как обычно бывает, к своему столу, а подходил к каждому из нас, здоровался за руку, кому-то задавал два-три вопроса, для кого-то доставал заранее приготовленные библиографические карточки, с кем-то шутил. Мы, студенты, если хотели, могли курить, могли затеять спор и вовлечь в него всех. Марк Константинович старался вести дело так, чтобы мы чувствовали себя не школярами, которым полагается что-то учить, сдавать какие-то экзамены, а работниками науки, призванными решить еще не решенные проблемы[35].

В этой свободной, непринужденной обстановке ученый воспитывал в своих учениках научное мышление и формировал свою школу – поколение будущих фольклористов. «Это был человек, – вспоминал В. П. Трушкин – который притягивал к себе, всегда жил новыми идеями, начинаниями. Его кипучая энергия восхищала нас. <…>. Он обладал редчайшим даром пробуждать в своих слушателях не просто интерес к литературе и фольклору, а пытливость, вкус к самостоятельной работе, исподволь помогал сформироваться у них таланту исследователя»[36].

С годами у М. К. выработался свой стиль общения с учениками: открытый, доброжелательный – и в то же время строгий, взыскательный. Ирина Лупанова вспоминает:

…при всей безусловной любви к нам, своим ученикам, он был очень требовательным руководителем, скупым на похвалы, не стеснявшимся резкого слова, если тому были основания. Не забыть, как он разнес одно из моих семинарских сообщений. Тему я тогда придумала сама: «Женские образы в народной сказке». Результатом своих научных изысканий, помнится, была вполне довольна. И вдруг – как ведро холодной воды: «Это не научная работа, а доклад к Восьмому марта». Обидно? В том-то и дело, что нет. Самая ядовитая ирония со стороны М. К. не вызывала самолюбивых эмоций. <…>

Порой казалось даже, что М. К. просто безжалостен в своих требованиях. Вспоминаю, что, когда пришлось трудиться над дипломной (речь о ней еще впереди), мне потребовались сборники народных анекдотов. Произведений этого жанра на русском материале зарегистрировано сравнительно немного, зато очень много в украинском. М. К. достал с полки шесть увесистых томов Гнатюка («Анекдоты»)[37] и сказал: «Прочесть от корки до корки. Срок – две недели». Естественно, я пришла в некоторое замешательство: «М. К., но ведь я не знаю украинского!» Не передать, какими глазами посмотрел на меня мой мэтр: «Что значит не знаете? Постараетесь – разберетесь». Делать нечего, постаралась – разобралась[38].

Приобщая своих учеников к научной работе, М. К. охотно сотрудничал с ними, поручал им ответственные задания при подготовке книг, что готовились под его редакцией. Случалось, что его ученики (аспиранты) становились соавторами. Он привлекал их к комментированию (например, И. М. Колесницкую в книге «Сказка Магая»), но был готов и к сотворчеству. Так, совместно с А. М. Кукулевичем, им была написана в 1940 г. статья, посвященная «Русским сказкам» А. Н. Толстого (3–20).

М. К. не принадлежал к числу преподавателей, чьи встречи со студентами ограничиваются университетскими стенами. Занятия нередко переносились «на дом», что отвечало давней петербургской традиции; такую форму общения с учениками практиковал, например, А. А. Шахматов. Подобно своим университетским учителям, М. К. охотно приглашал к себе студентов, аспирантов, коллег. «…Семинар после прогулки как бы переносился на дом», – вспоминает Л. Черных[39]. Квартира М. К. и в Чите, и в Иркутске, и в Ленинграде всегда была открыта для