Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга II - Константин Маркович Азадовский

среде и надолго запомнившийся всем участникам. К защите была рекомендована первая в СССР докторская диссертация, посвященная «лучшему и талантливейшему поэту советской эпохи». Оппонировали профессора В. В. Гиппиус, Г. А. Гуковский и Б. М. Эйхенбаум, чьи критические замечания вызвали агрессивную реакцию диссертанта и послужили причиной провала. Выслушав выступления оппонентов и «прения сторон», ученый совет филфака не поддержал диссертанта: ему не хватило нескольких голосов[66]. Учитывая уверенное в то время восхождение Дымшица, недавно вступившего в партию, по карьерной лестнице, можно понять, почему это событие было всеми воспринято как чрезвычайное.

В этой критической ситуации М. К. решительно выступил на стороне Дымшица (т. е. против Гуковского, Эйхенбаума и других членов ученого совета, проваливших защиту). «…Марк Константинович голосовал за диссертацию, – вспоминал Молдавский. – Мы знали это от него самого и от П. Н. Беркова. Оба они были огорчены, что „побочные отношения“ вдруг прорываются в науку»[67].

Война резко изменила биографию Дымшица, во всяком случае, отдалила его от занятий фольклором. Относившийся к своим коллегам-фронтовикам с особым уважением, М. К. в эти годы еще более укрепился в своем доброжелательном отношении к Александру Львовичу, о чем свидетельствует письмо Василия Чистова к Дымшицу от 27 августа 1942 г., где дословно приводится отзыв М. К.:

…А. Л. Дымшиц на фронте. Я всегда очень любил его, а теперь он еще более поднялся в мнении наших общих товарищей. Его поведение все время на редкость мужественное, благородное, без позы и крика, – чего увы, нельзя сказать о многих из его сверстников, находившихся в свое время в одинаковых с ним условиях.

Называя этот отзыв М. К. о Дымшице «проникновенным и теплым», Василий Чистов добавляет: «Я знаю, этот человек <М. К.> зря словами не бросается»[68].

Еще более определенно М. К. высказался в письме к И. Я. Айзенштоку, приятелю Александра Львовича, 20 августа 1942 г.:

…за время войны много старых дружеских связей распалось, а многие, наоборот, стали крепче и сильнее; к последним причисляю я и нашу, уже довольно давнюю – и особенно окрепшую за последние месяцы дружбу с Александром Львовичем. А<лександ>ра Львовича стали уважать даже и многие из тех, кто относился к нему с определенным предубеждением. И действительно, его поведение и образ действий – безупречны, а особенно рядом с Плоткиными, Мейлахами и пр. Я горжусь тем, что в нашей среде всегда защищал его от всевозможных нападок и колкостей, которым подвергался он и как ученый, и как общественный деятель. Сейчас ни у какого злопыхателя не поднимется голос против него.

В течение последующих лет М. К. продолжал переписываться с Дымшицем, находившимся в качестве политработника на Ленинградском фронте (а с июня 1945 г. на должности начальника отдела культуры в Управлении пропаганды Советской военной администрации в Берлине). Вернувшись в Ленинград, Дымшиц устраивается в июне 1950 г. в Пушкинский Дом. Его дружественные отношения с семьей Азадовских сохраняются вплоть до смерти М. К. (и продолжаются позднее)[69].

Как объяснить столь устойчивую симпатию к Дымшицу со стороны М. К., тем более что уже в 1930‑е гг. Александр Львович проявлял себя как воинствующий адепт официальной идеологии? Знакомясь с печатными выступлениями Дымшица той поры, его боевыми критическими статьями, мы убеждаемся, что дальнейший путь бывшего фольклориста к руководящим постам в газете «Литература и жизнь», журнале «Октябрь» (в период редакторства В. А. Кочетова) и Госкино СССР был вполне закономерен. Однако «партийность» и «боевитость» Дымшица не смущали М. К. (как и, кстати, В. М. Жирмунского и других профессоров Ленинградского университета, поддержавших диссертанта в момент его неудачной защиты). М. К. видел в нем серьезного ученого, многообещающего фольклориста, любителя и знатока русской поэзии (каковым Дымшиц, безусловно, являлся); а в годы войны искренне восхищался советским офицером, защитником родины.

Впрочем, Л. В. не раз говорила, что М. К. был склонен идеализировать людей.

Сколько учеников воспитал Азадовский за десятилетия своей университетской работы?

Установить точное число невозможно, да и само понятие «ученик» представляется неопределенным. Далеко не всем, кто слушал лекции М. К. в Томске и Чите, Иркутске и Ленинграде, удалось закончить курс. Далеко не все, с кем он «возился», пытаясь увлечь научной работой, вступили на академическую стезю. Далеко не все получили кандидатскую или докторскую степень, стали университетскими преподавателями, сотрудниками академических учреждений. Далеко не все, кто щедро пользовался его советами, покровительством и, наконец, домашней библиотекой, были прикреплены к нему, так сказать, де-юре.

Но было все же немало прямых и состоявшихся учеников. Составляя в 1945 г. список тех, кто успел зарекомендовать себя в науке, «остепениться» или занять официальное положение, М. К. называет 19 человек[70]. Сопоставляя этот список с двумя другими, более поздними, мы находим еще около 10 фамилий. Посылая в 1949 г. один такой список С. И. Вавилову, президенту Академии наук, М. К. писал:

Настоящий список включает лишь имена прямых моих учеников, в юридическом смысле этого слова, т. е. тех, кто проходил под моим руководством аспирантуру или занимался в руководимых мною семинарах. Но в него с полным правом может быть включен еще целый ряд имен лиц, которые работали под моим руководством в качестве прикомандированных ко мне для усовершенствования, кто по своей инициативе добровольно работал у меня для повышения квалификации, кто работал под моим руководством в экспедициях и кто, наконец, выполнял свои работы в русле своих исследований. Список таких лиц оказался бы достаточно значительным и включал бы в себя имена очень видных современных исследователей[71].

Другими словами, список М. К. содержал лишь фамилии тех ученых, что были его учениками официально – в основном аспирантами, писавшими под его руководством свои кандидатские или докторские сочинения (например, Астахова, которую М. К. также включил в перечень учеников – видимо, не без оснований). В список не попали те, кто был репрессирован (В. А. Силлов, Н. М. Хадзинский), погиб на фронте (четверо аспирантов, которым посвящена «История русской фольклористики»), ученики, покинувшие его по тем или иным причинам, например И. П. Лупанова, вынужденная в 1949 г. найти себе другого научного руководителя (Азадовского заменил Пропп).

К приведенному выше списку учеников М. К. необходимо прибавить фамилию К. В. Чистова. Младший брат Василия Чистова, известный в будущем ученый-этнограф и историк, с 1981 г. – член-корреспондент Академии наук, Кирилл Васильевич Чистов (1919–2007) ушел в 1941 г. в ополчение, попал в плен и долгое время считался пропавшим без вести. О том, что Кирилл Чистов жив, стало известно лишь в начале 1945