Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга II - Константин Маркович Азадовский

18 лет международными сюжетами питался Азадовский[35].

Желая продемонстрировать аудитории, «до чего доходит бесстыдство Азадовского», Ширяева вспомнила о работе М. К. «Этюды по фольклору в СССР за 1918–1932 г.», переведенной на три языка и опубликованной для читателей Западной Европы. В зарубежной печати, пояснила Ширяева, М. К. высказывался «более откровенно», чем в отечественной. На самом деле такой работы у М. К. нет – Ширяева использовала перевод с французского «Études du folklore en URSS (1918–1932)» («Изучение фольклора в СССР в 1918–1932 гг.»), но вряд ли кто-нибудь в той нервозной атмосфере стал бы придираться к такой мелочи. Именно в этом месте ее выступления появляется слово «контрреволюционный». Упомянув о работе М. К. «Ленин в фольклоре» (1934), в которой упоминалось о легенде «Дьявол родился», бытовавшей в период Гражданской войны, Ширяева привела (c соответствующим комментарием) несколько пассажей из статьи М. К.:

«Эта легенда известна в науке, потому что вскоре после русского издания она стала известной для западноевропейской науки».

Он <Азадовский> продолжает далее – «Целая серия аналогичных легенд была создана другими собирателями в разных районах страны Советов. Одно из первых мест принадлежит эсхатологическим мотивам». (Стыдно сказать – контрреволюционным.)

Значит, проф<ессор> Азадовский утверждает не только массовое существование этого контрреволюционного фольклора, антисоветского фольклора СССР, но провозглашает его громадное значение для науки[36].

Выдвигая обвинение в «контрреволюционности», разумеется, более тяжкое, нежели обвинение в компаративизме, Ширяева намеренно создавала образ политического врага. Она всячески варьировала эту тему и в других своих публичных речах или частных беседах. Этот факт подтверждается письмом М. К. к С. И. Вавилову, президенту Академии наук (июнь 1949 г.):

Ширяева обвиняла меня даже в идейных связях с колчаковщиной, чего никогда не было: во время своего пребывания в Сибири я всегда относился отрицательно к колчаковскому режиму, и только случайность спасла меня от репрессий. Та же Ширяева заявляла, что я мешал продвижению в аспирантуру коммунистов, «травил» их, сознательно давал им непосильные темы и проч. Все это трудно иначе квалифицировать, как вздорный и недостойны вымысел, что очевидно каждому, кто знаком с моей работой по подготовке кадров; общеизвестно, какое количество молодежи – беспартийной и партийной (в том числе и сама Ширяева) введено мной в советскую науку; большое количество печатных работ молодых фольклористов (и в том числе партийцев и комсомольцев) было подготовлено по моей инициативе и под моим руководством: многие из них вышли в свет под моей редакцией и с моими предисловиями[37].

Как и почему Ширяева взяла на себя столь незавидную роль? Что известно об этой многолетней сотруднице и ученице М. К.?

Вышедшая из рабоче-крестьянской среды, Пелагея Ширяева была связана с М. К. начиная с 1932 г.: он привлек ее к работе в Институте по изучению народов СССР, поддерживал ее первые шаги в области собирания и обработки рабочего фольклора, способствовал ее собирательской работе на предприятиях и заводах Ленинграда и Ленинградской области, редактировал ее тексты, публикуя их в «Советском фольклоре» и других изданиях[38]. В одном из сохранившихся отзывов он называет Ширяеву «выдающимся собирателем и организатором», подчеркивая, что ее фольклористические экспедиции проводились «с большим умением и знанием дела»[39].

Ширяева, со своей стороны, отвечала М. К. вниманием и признательностью, писала ему (в годы войны) благодарственные, порой даже «исповедальные» письма, признаваясь в своих «комплексах», например, чувстве робости и страха перед образованным, высококультурным руководителем. В одном из ее писем 1944 г. читаем:

А вдруг я опять буду бояться Вас. Вы будете давить на меня своим авторитетом, и я снова от этого стану грубой и дерзкой. А как мне хочется не бояться. Вы ведь, Марк Константинович, всего еще не знаете. Я Вам о себе и своем отношении к Вам ни разу не говорила[40].

При этом Ширяева вполне признавала авторитет М. К. как центральной фигуры советской фольклористики и подчеркивала это в письмах к нему:

Мне кажется, пора, и пора как раз сейчас, начать хлопотать об организации фольклорного Ин<ститу>та, который и можете возглавить только Вы. Объединить людей, заставить всех работать у нас немного, кто может[41].

В мае 1946 г. Ширяева – при активной поддержке М. К. – успешно защищает кандидатскую диссертацию («Рабочий фольклор Первой русской революции»). А в 1948 г., должно быть, чувствуя, что «время настало», она выступает на авансцену, исполняя в Пушкинском Доме ту же функцию, которая в университете была возложена на Лапицкого. Но осуществляет ее с особым рвением и, похоже, не без удовольствия. В ее обличительных речах прорывается подчас ее сложное, затаенное чувство к М. К., окрашенное мстительностью и злобой.

Как бы то ни было, Ширяева старательно выполнила поручение партии – сделала все, от нее зависящее, чтобы растоптать Азадовского, унизить его морально и превратить в изгоя.

Что касается Веры Александровны Кравчинской (1885–1960?), то ее участие в изничтожении М. К. вызывает, на первый взгляд, недоумение. Окончившая в юности женскую гимназию в Петербурге, Кравчинская была достаточно образованна, владела немецким и французским языками. С 1938 г. работала в Пушкинском Доме. Во время войны, оказавшись в эвакуации, вступила в ВКП(б). Из Ульяновской области, где она находилась в те годы, Кравчинская писала М. К. эмоциональные благодарственные письма. Так, 6 марта 1943 г. она посылает ему «слова горячего привета и благодарности за все, что Вы сделали для меня во время моей короткой, но полной глубокого содержания работы под Вашим руководством в Отделе фольклора» (63–24; 24). Восхваления граничат подчас с неприкрытой лестью. «Буря войны разметала нас, Ваших учеников, по всему белому свету, – восклицает Кравчинская в том же письме, – но в каждом из нас, я уверена, живет крепкая надежда на возвращение к любимому труду, возглавляемому Вами».

Зная, что М. К. мечтает о создании Института фольклора, Кравчинская писала ему в феврале 1944 г.:

…как замечательно было бы в этом году увидеть на доме № 2 по Тучковой набережной[42] вывеску «Институт фольклора народов СССР». Вы во главе этого Института, Ваши ученики вокруг Вас, кипучая захватывающая работа, новые открытия, новые печатные труды… (63–24; 13)

В послевоенные годы Кравчинская была секретарем Сектора фольклора. Мы не располагаем точным текстом ее публичных выступлений в марте–апреле 1949 г., однако 12 мая, делясь с В. Ю. Крупянской «последними новостями», М. К. сообщал:

За