Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга II - Константин Маркович Азадовский

лучшего моего ученика и большого моего друга – Ив<ана> Ив<ановича> Кравченко, бывшего нашего аспиранта, блестяще защитившего – в первые дни войны – диссертацию. Он, также покойный Кукулевич и Ира Колесницкая, составляли в полном смысле то, что можно было бы назвать моей школой. Какой ряд блестящих теоретических работ видел я впереди… И вот… Я знаю, что много еще хорошей и чудной молодежи будет собираться вокруг меня (вот и Вы в их числе), – знаю, что встречу еще много способных и талантливых учеников, но такие, как Кукулевич и Кравченко, появляются редко и, м<ожет> б<ыть>, один раз в какой-то длинный промежуток. Ведь вот я уже в ЛГУ читаю десять лет: воспиталось за это время под моим руководством целое поколение молодых фольклористов, но такая блестящая плеяда явилась лишь раз. Я расскажу Вам о них подробнее при встрече.

Эти письма М. К. нельзя читать без волнения: учитель оплакивает любимых учеников.

Точно так же скорбел М. К. о других своих питомцах, погибших на фронте, – об этом упоминается почти в каждом его письме военного времени. «Бо́льшая часть воспитанных мной молодых работников (по ЛГУ) – погибла, – писал он, например, 9 апреля 1943 г. своему бывшему аспиранту М. И. Шахновичу. – А. М. Кукулевич, М. Михайлов (вышла его книга „Плачи Карелии“[22]), две талантливые аспирантки: Володина[23] и Львова[24], студент Кирилл Чистов – брат известного Вам Василия, но – гораздо талантливее и усидчивее, начитаннее. Из него вырабатывался первоклассный специалист. На Кукулевича же я смотрел как на своего будущего заместителя на кафедре в Университете»[25].

В последующие годы М. К. пытался, насколько это было возможно, поддержать семьи своих погибших на фронте учеников. Он переписывался с Е. М. Кравченко, вдовой Ивана Ивановича, предлагал ей свою помощь. То же касается и семьи Кукулевичей. Приводим сохранившееся письмо Е. Г. Кукулевич (урожд. Андреева; 1888–1965) от 4 января 1949 г.:

Глубокоуважемый Марк Константинович!

Я – мать незабвенного Анатолия Михайловича Кукулевича, приношу Вам бесконечную, глубокую благодарность за память о нем и за внимание ко мне.

Я получила от Эткинд[26] Вашу дружескую поддержку в сумме 150 руб., за которую сердечно благодарю.

Поздравляю Вас с Новым годом – желаю здоровья и спокойной счастливой жизни.

Глубокоуважающая Вас

Ел. Кукулевич

(65–14).

Памяти своих учеников, павших на фронте, М. К. посвятил «Историю русской фольклористики» – единственный известный нам случай в отечественной науке.

Каким же запомнился Учитель своим ученикам?

Обладая особым лекторским талантом, М. К. прекрасно владел аудиторией, умел захватить слушателей, увлечь их ходом своей мысли. Это проявлялось почти всякий раз, когда он говорил о фольклоре и сказителях, литературе, театре… Он пробуждал в студентах желание заниматься краеведением или фольклором, заражал их азартом научного поиска.

О лекциях и семинарских занятиях М. К., его манере держаться в аудитории сохранилось немало красочных свидетельств. Приведем некоторые из них. Так, Дора Кацнельсон[27], посещавшая его лекции по фольклору еще в довоенные годы, вспоминает:

Незабвенный Марк Константинович с удивительной ясностью и полнотой рассказывал студентам о создателях и исполнителях устных произведений, блестяще раскрывал на живых примерах процесс синтезирования неповторимых индивидуальных дарований с общенародной традицией, с вековой мудростью целых поколений безымянных людей из народа. <…> Он учил нас, студентов, стремиться к воссозданию личности творцов фольклора, к собиранию по крупицам сведений о них. Мысли ученого о необходимости познания их жизни и духовного мира имели не только научный, но и нравственный аспект: учили бережному отношению к тем, кто кормит своим тяжелым трудом все общество, не получая благодарности, кто, страдая, умеет сочинять, петь, воплощать в неумирающем слове свои чувства и помыслы. Теперь, проработав более тридцати лет в провинциальных педагогических институтах, я до конца поняла важность этого морального аспекта…[28]

Юрий Лотман, младший брат Лидии, поступивший на филфак в 1939 г. (впоследствии культуролог с мировым именем), вспоминал незадолго до смерти:

На первом курсе я увлекся фольклором, ходил на дополнительные занятия Марка Константиновича Азадовского и сделал очень удачный доклад на семинаре Владимира Яковлевича Проппа. (Пропп вел только семинарские занятия, лекции читал Азадовский – и то, и другое было страшно интересно.)[29]

Ирина Лупанова сравнивает М. К. с Г. А. Гуковским, чьи университетские лекции нередко завершались овациями:

А вот Марку Константиновичу – человеку, на лице которого застыл какой-то вежливый испуг, – овацию мы устроили на последней его лекции, когда наконец-то поняли, что этот нервный человек, робко поглядывающий в зал, дал нам собственно основу всех знаний, постарался вложить в наши стриженые под полубокс головы и материал, и мысли[30].

Подробно и ярко изобразил Азадовского-лектора Василий Трушкин, студент Иркутского университета в 1942–1945 гг.:

Впервые на лекции я увидел его в строгом сером костюме, в маленькой, так называемой «докторской» шапочке на большой бритой голове. С этой шапочкой он почти никогда не расставался.

Читал Марк Константинович очень своеобразно. В его лекциях не было внешнего блеска, этакой эффективности в подаче материала, которая отличала, скажем, другого читавшего в то же время в университете лекции профессора М. С. Альтмана. М. К. Азадовский не был прирожденным оратором, не стремился поразить своих слушателей красотою отточенных приемов и мнимым глубокомыслием. Иногда он даже «спотыкался», с трудом подбирал нужное слово, и все-таки какое наслаждение было слушать его. Он жил своим предметом, который знал досконально, видел, почти реально ощущал людей и события, о которых шла речь в его лекции. Читал он нам историю русской фольклористики, декабристов и Пушкина, читал так, точно рассказывал умный и наблюдательный очевидец и соучастник событий давно отошедшей эпохи. Мы дышали воздухом этой отдаленной эпохи, слышали живые голоса ее современников, жили их страстями и треволнениями. Тот или иной сообщаемый им факт обрастал у него массой ассоциаций, воспоминаниями «попутно» о своих учителях – профессоре Шляпкине и академике Шахматове, ученых коллегах и проявивших себя в науке учениках. И так на каждой лекции. Живая, непринужденная беседа, задушевная и доверительная, увлеченный рассказ и ни тени докторальности, менторства, которым у нас подчас любят оглушать студентов, нисколько не заботясь о духовном, интеллектуальном и, если угодно, эмоциональном контакте с аудиторией[31].

Воспоминания Трушкина подтверждаются его дневниковыми записями той поры. Вот, например, запись от 29 декабря 1942 г.:

Восхищался Азадовским. Его лекции дали мне столько, сколько не могло бы дать длительное